Естественно, пение в детском хоре сопровождалось прекрасными впечатлениями. Мать всегда очень заботилась о нас, когда речь шла об образовании и воспитании. Благодаря своему месту органиста она открыла детям красоту музыки, которая производила всегда сильное впечатление на нас, в особенности в большие праздники.
Я вспоминаю с чувством глубокого внутреннего волнения рождественскую церковную музыку. Также и раннюю мессу в первый рождественский день, которая начиналась в 5 часов утра, я сохранил в воспоминаниях с радостным и глубоко внутренним чувством из-за неповторимого рождественского настроения в Рудных горах. Много лет позже я пел сначала в Лейпцигском университетском хоре и позднее в хоре церкви Христа в Лейпциге – Ойтритче. В Лейпцигском университетском хоре пели мы все трое, оба брата и сестра, исполнив заветы матери. Зародыш музицирования пошел от нее.
Ну и, наконец, я влюбился. Она была ровесницей, и ее звали Дизель Нойберт. Она жила двумя или тремя домами вверх по деревне. Поведение матери, в принципе возражавшей всегда против всяких нежностей, привело к тому, что я стыдился своей любви и никогда ее не обнаруживал.
Военные события не проникали в Риттерсгрюн, на лесопильный завод, крестьянскую усадьбу и в эту сельскую местность. Мы, собственно, едва ли что-либо замечали из этой страшной войны. Иногда появлялась тетя Тинхен, как всегда худая и нежная. Мы всегда очень радовались, когда она появлялась. Жизнь с нею была просто гораздо добрее. Из Берлина она, как ни странно, ничего не сообщала. Возможно, она думала, что мы не интересуемся этим. Но она видела и спрашивала, как мама с тремя детьми живет и управляется. Настало время, когда Тунтун стала очень заботиться о нас. Она особенно тянула к себе Беттину и меня. Мы шли к ней и рисовали акварели, так как тетя Тинхен удивительно хорошо рисовала карандашом и красками. Заметили, что я рисовал крыши зеленым, а газоны красным цветом, но вопрос, не являюсь ли я, может быть, дальтоником, не возникал. Такие вопросы были неважны, главное, мы музицировали, рисовали, чертили, правильно говорили и вели себя так, как это хотелось матери.
Впрочем, в остальном наша жизнь проходила гладко. Хотя голод и поджимал и мы все еще оставались чужаками, нам были выданы противогазы, но уже не как посторонним, хотя издевательства из-за берлинского произношения не прекращались и мать высмеивали из-за ее длинной белой одежды. И возникала дружба. Корнелиус с сыном кузнеца из нижней окраины села, Беттина с меняющимися подружками, как часто случается у девочек, и я с моей Лизель. Время от времени как ниоткуда появлялся отец. Его физико-техническое имперское учреждение было переведено в Роннебург в Тюрингии. Мы узнали позднее, что он там управлял «Имперскими запасами радия», которые он передал в 1945 году американцам. Когда они предложили ему выразить какую-либо просьбу, он высказал желание посмотреть фильм «Великий диктатор», о котором сообщала в середине 1945 года New York Times. Корнелиус, уже будучи ректором Лейпцигского университета, получил газетную вырезку того времени из Нью-Йорка. Для меня до сегодняшнего дня остается неясным, почему он не позаботился тогда в Риттерсгрюне, чтобы наша семья перед отходом американцев из Тюрингии переехала в Роннебург. Что могло происходить тогда? Кто участвовал еще в этой игре? Тянуло ли его на восток? Папа рассказал однажды мимоходом, что он сопровождал в то время грузовой автомобиль, светившийся в ночи. Я узнал гораздо позже, что, очевидно, флуоресцировали запасы радия. Можно ли было верить отцу? Такова ли сила излучения? Папа тоже обладал сильной фантазией, выражавшейся в авантюрных историях, которые он рассказывал детям вечером.