- Все?
- Да, пока все.- Я подмигнул, и это еще пуще развеселило миловидную официантку. Она улыбнулась - довольно кокетливо, кстати сказать,- и пошла выполнять заказ.
"А что, на этой планете жить можно",- подумал я, когда Настенька подала свиную отбивную. Отбивная была та еще - с рукавицу величиной - и достаточно жирная, то есть буквально плавала в жире. Сверху ее посыпали какой-то специей, кажется, перчиком, украсили зеленым лучком - и не хочешь, а съешь.
Потом передо мной выросли две горки блинов. Одна горка плавала в сливочном масле, другая - в сметане. Я пододвинул к себе первую горку, попробовал блин, другой, третий... И вкус и запах - все соответствовало действительности. Ну, думаю, точка, до второйто горки ты, Эдя, не дотронешься, хватит за глаза и этой, с маслом. Ничего подобного! Стоило мне взять на зуб блин со сметаной, как я почувствовал, что погиб, погиб окончательно и бесповоротно.
Мне хотелось кое о чем порасспросить Настеньку, однако я боялся выдать себя и молчал, делая вид, будто с головой погружен в свои, так сказать, внутренние проблемы. Вообще положение мое было аховое. Если я - здешний Эдька Свистун, за которого выдаю себя, то спрашивается, какого черта лезу со всякими дурацкими вопросами. Мне и без того все должно быть ясно.
Иногда возникало желание открыться, сказать, кто я такой и зачем прилетел на чужую планету. Но Фрося, Фрося... Не будь я рыбой среди рыб, разве я пережил бы блаженнейшие минуты, которые никогда раньше мне и во сне не снились.
- Ну как? - спросила Настенька, убирая посуду.
Я сказал, что спасибо, все необыкновенно вкусно и питательно, повара молодцы, и стал шарить в кармашках, как у нас делают, когда достают деньги.
- Что ты, Эдя?
- Ах, извини,- засмеялся я, вспомнив, что деньги на этой планете давно упразднены за ненадобностью.- Привычка - вторая натура.- Я допил компот из сухофруктов, опрокинул стакан на блюдечке и вылез из-за стола.
- Ну, Эдя, ты и даешь! - только и нашлась сказать Настенька.
Читателю, наверное, интересно будет узнать, что слова: "Ну, ты и даешь!" - очень популярны на этой планете. А вот что они означают, эти слова, какой их, так сказать, глубинный смысл, мне так и не удалось выяснить. Когда я обратился к Кузьме Петровичу как чтецу-агитатору (он и здесь чтец-агитатор), тот лишь почесал в затылке:
- Ну, Эдя, ты и даешь! - И больше ничего не добавил.
II
Сосновый бор я уже знал немного. Теперь мне предстояло осмотреть Песчаное озеро. Я даже не стал спрашивать, как оно здесь называется, это озеро, так как был уверен, что иного названия у него и быть не может.