Где наша не пропадала (Дудин) - страница 8
После первых слов «мама» и «папа» он научился, на радость отцу, гордо и непринужденно отвечать, если тот спрашивал:
— А как тебя зовут?
— Кукушкин!
Если же Кукушкину случалось плакать, — отец брал его на руки и, глядя в глаза, говорил:
— Что же ты, мужик?! Где наша не пропадала!
И младший Кукушкин умолкал, понимая всю глубину сказанного отцом, по крайней мере, так Матвею казалось.
Г л а в а т р е т ь я,
В КОТОРОЙ ГЕРОЙ ОСТАЕТСЯ ОДИН
К пасхе мать сшила ему сатиновую рубашку, новые штаны, и к неописуемому восторгу, из старого отцовского бушлата, настоящее пальто с карманами и золотыми пуговицами.
Во всем этом наряде Кукушкин и пошел проведать тетю Полю, жену двоюродного брата Матвея, дяди Саши. Дядя Саша пришел с войны на костылях и хворал чахоткой. Зимой и летом он ходил в валенках, сутулый и тощий. Ходил и кашлял. А тетя Поля каждый год приносила по девочке. В их избе зыбка на скрипучей пружине никогда не снималась с матицы.
Кукушкин отворил дверь, постоял на пороге, снял шапку и сказал:
— Христос воскресе! — и подал тете Поле яйцо.
— Герой! — сказал дядя Саша. — Настоящий герой!
Кукушкину это понравилось. Раздеваться ему не хотелось. Не хотелось расставаться с пальто, у которого настоящие карманы и золотые пуговицы с якорями. Поиграв с девочками, немного потоптался у порога и вышел на улицу.
А на улице пастух дядя Токун, кривоногий весельчак из соседней деревни Кожино, умеющий в хмельном виде танцевать на руках, сгонял скотину. Было тепло. Пахло молоком и навозом. Телята, впервые увидев белый свет, задрав хвосты, смешно взбрыкивали задами. Дядя Токун хлопал кнутом. Ох, как здорово он хлопал. А что это был за кнут — с резной ручкой, с ременной, как змеиная чешуя, репицей, длинный, с волосяной хлопушкой на конце! За таким кнутом Кукушкин готов был пойти хоть на край света.
Матвей любил сына. Из можжевеловой палки он вырезал ручку со всякими завитушками и рубчиками. Из старого сыромятного гужа нарезал тоненьких ремешков и сделал репицу, совсем такую же, как на кнуте у дяди Токуна. Потом они выпросили у матери моток трепаного льна, и Матвей сплел кнут, толстый у репицы и тоненький к концу. Чтобы Воронку не было больно, они не выдирали у него волосы из хвоста, а выстригли целую прядь — сразу на две хлопушки.
И вот кнут готов. Отец размахнулся и звонко щелкнул.
— Дай я сам!
Размахнулся Кукушкин и щелкнул себя по уху. Очень больно щелкнул, но стерпел, не заплакал.
Вечером в деревню зашли мешочники. Их гнал с места на место голод, нужда, а может быть, и жажда деньгу нажить на чужом несчастье. Пойди разберись. Они брели из Заволожья голодные и оборванные. Одна женщина осталась ночевать в доме Матвея. Попив чаю и поблагодарив за хлеб-соль, она улеглась спать на печке и почему-то во сне выкрикивала одни и те же слова: