— Ну как же, — разъясняет Жора, — камбала — это большая рыба, килограммов на пять, а глось — маленькая, граммов на двести.
— А может глось вырасти до размеров камбалы? — интересуется ученик.
— Ну, если правильно настроить весы… — отвечает учитель.
Одесское солнце, устав от собственного жара, падает за корпус «Фруктового пассажа». Очередь постепенно тает. И я подхожу к Жоре, чтобы поговорить «за жизнь».
— Меня здесь считают самым умным человеком на весь Привоз! — хитро щуря свои иудейские глаза, говорит Жора и смахивает с прилавка рыбную чешую. — А знаешь, как это получилось? Ну, самыми умными на Привозе вообще всегда считались евреи. И вот несколько лет назад все они стали подходить ко мне и спрашивать: ехать им в Израиль или нет? И всем я говорил — да! Обязательно. Они и решили: раз такой неглупый еврей, как Жора, говорит нам, что надо ехать, — значит, надо ехать. И уехали. А я остался. Ну откуда же им было знать, что я албанец? Теперь я здесь самый умный.
— А сейчас к вам приходят за советами? — спрашиваю я.
— Бывает, — кивает Жора. — Вот вчера приходил один из мясных рядов. «Что мне делать, Жора? Я обидел мать, места себе не нахожу…» — «Во-первых, — говорю, — пойди и немедленно извинись. Нет такой обиды, которую бы мать не простила своему сыну. А во-вторых, перестань себя так уж сильно терзать. Смотри, Бог создавал человека целый рабочий день. Наверно, это и есть время, необходимое для создания человека. А тебя родители создавали максимум минут десять. Естественно, что ты получился немножечко недоделанным…»
— А секреты профессии перенимать ходят? — интересуюсь я.
— Стоял тут один целый день, — отвечает Жора, — смотрел, как я работаю. «Восхищаюсь, — говорит, — вашими умелыми руками. Как у вас все так ловко выходит: четыре удара — и хребет пополам. Еще четыре удара — и второй хребет пополам. У меня так не получается». «А кто вы такой?» — спрашиваю. «Массажист»… — Жора хитро подмигивает.
— А латынь вы что, действительно изучали? — пристаю я.
— Конечно, — кивает Жора, снимая свой брезентовый фартук. — Правда, не в Ватиканском университете, а, как все интеллигентные люди, в советской тюрьме. Но какое это имеет значение? Просто с моими данными в тюрьму было попасть значительно легче. Ну что ты на меня так смотришь? В пятидесятом году они меня взяли. Месяц держат, второй, а потом приходят и спрашивают: «Ну что, придумал наконец, за что ты у нас сидишь?» — «А что тут придумывать, — отвечаю, — за то, что у вас батя мой сидит уже восемь лет как албанский шпион». — «Так-то оно так, — говорят, — только это нам не подходит. Товарищ Сталин сказал, что сын за отца не отвечает». — «Ну это, — говорю, — он, наверное, про своего сына сказал». Тут они как обрадовались! «Так это же, — говорят, — совершенно другое дело». И вкатали мне сколько могли за оскорбление товарища Сталина… В общем, что теперь вспоминать! Сейчас все мои прокуроры и следователи уже давно пенсионеры, приходят ко мне за рыбой, и я им продаю, только толстолобика не рекомендую. Зачем? Если у людей и без того такие непробиваемые лбы, то куда им еще и толстолобик?