Не смогли мы зарубить только двоих. На вопрос отца Леонида, за что мы их помиловали, мы ответили, что за любовь. Эти двое спрятались в кустах малины, и он её обвил всю, и они тихонечко там сидели, в кустах, слившись с прелой травой. А когда безжалостная Маргарита направила к ним свои стопы 36 размера, гусь диким голосом закричал и начал на неё бросаться, защищая свою гусыню. Против таких чувств и отваги топор занести я уже не смогла. И эти двое ещё долго жили на заднем дворе и даже несли яйца.
С тех пор, когда я слышу от православных мужичков их любимую фразу: «Женщина в Церкви да молчит!» («Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит», — из послания апостола Павла к Коринфянам), в глазах моих загорается тот самый гееннский огнь и строем проходят все 38 убиенных мною гусей. Потому что я точно знаю, кто в случае чего возьмётся за топор, а кто будет на заднем дворе гусей щипать. После этого вопросов по «Домострою» ко мне уже никто не имеет.
Когда подлый Меркурий сжимает вокруг меня своё ретроградное кольцо, я поначалу, как любая нормальная дама, пытаюсь впасть в депрессивный коматоз с саможалениями, самобичеваниями и изысканными страданиями. Потом, когда колец становится не одно, а гораздо больше, и они всё больше жмут и жгут, Меркурий уже вовсю хозяйничает в моей воспалённой голове и уже начинает тянуться своими цепкими ручками к душе, на помощь ко мне прилетает Элка.
Прилетает оттуда, откуда уже не возвращаются, и на ухо, своим абсолютно ни на чей непохожим голосом, басит мне: «Уля, не ссым в тумане, мы в аэроплане!» Я вспоминаю историю нашего знакомства, непростых взаимоотношений, ещё более непростую историю её ухода из жизни, похороны, которым позавидовал бы Гоголь, и потихоньку начинаю приходить в себя.
Мы познакомились, когда мне было 18, а ей — 55. Вернее, нас познакомили. Прошло всего пару месяцев с нашего поступления в семинарию, когда отец Олег, крёстный отец Элки и по совместительству преподаватель Священной истории Ветхого Завета, привёл нас, пятерых первокурсниц, к ней в гости.
Единственная характеристика, которую дал Элке отец Олег по дороге к её дому: «Уникальный человек, уникальный… Сложный… Инвалид. 30 лет прикована к постели». Мы приготовились к страшному. Картины, которые рисовало наше, на тот момент ещё не очень развитое воображение, ничего более приличного, чем утка, пролежни и измождённое тело на жёлтом, дурно пахнущем матрасе, предложить не могло, и мы в унынии шли «за послушание» с отцом Олегом, ожидая чего угодно, но только не того, что мы увидели.