— А, может, и пристроим, надо католикам ещё позвонить, может им в костёл подкинем?
Ночью милый котик начал кричать диким криком и чего-то от нас требовать.
— Да что ж ты орёшь? Что тебе надо? Отмыли, накормили, коробку от сердца оторвали, спать в неё уложили. Уля! Что ему надо? Да проснись ты уже, что за сон у тебя такой, хоть сдохни возле тебя, не пошевелишься!
Злая, сонная, проглотив все «тёплые» слова в адрес Элки и несчастного котика, встаю и вытаскиваю котейку из коробки.
— На, нянчи его, мне в шесть утра на службу. — Шмякаю ревущего во всё горло кота Элке на одеяло. Быстро ухожу в другую комнату, падаю в кровать и засыпаю сном Ильи Муромца.
Утром просыпаюсь от Элкиного воркования и сюсюканья.
— Ты ж мой масенький, холёсенький, котятечка моя… А ну не кусай маму! Уля, мать-перемать, вставай, ребёнок голодный!
И всё. С того дня главным в доме стал Гаврюша. Чем уж он так смог понравиться Элке в ту ночь, не ведаю, спала я очень крепко, но факт остаётся фактом. Полюбила она его, а он её с какой-то невероятной силой.
Очень быстро Гаврюша вырос и превратился из тощего подзаборника (как навеличивала его Элка в минуты гнева) в роскошного огромного чёрно-белого котяру с характером звезды. Звезды с плохим характером, уточню.
Он очень выборочно снисходил до общения с кем бы то ни было. Именно — снисходил. Гладить себя никому, кроме Элки, не позволял, и презрительно наблюдал за гостями с высоты огромного шкафа, на который взлетал птицей по креслу и ковру.
Меня терпел как человека, который приставлен чистить его туалет. В этом деле он был редкий аристократ и дважды в лоток не ходил, за что я его «любила» ещё больше. Дело в том, что умный кот понимал, что днём, пока меня нет, убирать за ним некому, а Элка с её потрясающим нюхом не выдержит целый день горшечных миазмов. И Гаврюша терпел, ради хозяйки. Ждал меня и два его лотка за вечер мне приходилось мыть раз пять, а то и шесть. Так что «любовь», как вы понимаете, была у нас с ним взаимной.
А ещё Гаврюша был воинственен и смел настолько, что если бы его первым выпускали перед боевыми слонами Александра Македонского, то слонам уже не пришлось бы воевать. Так и шли бы по уже выжженной Гаврюшиным воинским духом земле.
Воевал он и со своим спасителем Путькой, со всеми соседскими котами, с птицами, по глупости своей залетевшими в Элкин двор, и, конечно же, с мухами. Их он ненавидел особенно активно.
Благодаря этой ненависти в доме были перебиты все вазы и цветочные горшки в первый же год Гаврюхиного возмужания.
Элка за это материла его так, что соседи сверху и сбоку (а жили мы на первом этаже) ржали в голос и приглушали звук телевизоров, чтобы насладиться высокоинтеллектуальным Элкиным матом.