А потом пришел в себя здесь и теперь постиг истину.
Она приговорила меня к этой темнице.
И даже отчасти понимая, что заслуживает этой участи, знал, что обязан освободиться.
Хотя бы потому, что именно он выпустил это чудовище в ничего не подозревающий мир.
И все равно представлял ее такой, какой знал когда-то, – такой полной жизни, всегда под яркими лучами солнца. Он всегда звал ее Элисабетой, но теперь история окрестила ее иным именем, зловещей эпитафией.
Элисабета Батори – Кровавая Графиня.
2 часа 22 минуты по центральноевропейскому времени
Рим, Италия
Как приличествует ее благородному происхождению, апартаменты Элисабета выбрала роскошные. Высокие сводчатые окна заслоняли толстые занавеси алого бархата. Дубовый пол под ее хладными стопами сиял мягким златом и дышал теплом. Она устроилась в кожаном кресле из тщательно выделанной кожи, источающем утешительный аромат давно умершего животного, пробивающийся сквозь химический запах.
На столе красного дерева передней чадил белый огарок, готовый вот-вот угаснуть. Она поднесла к его умирающему огоньку свежую свечу. Как только фитиль занялся, вдавила высокую свечу в мягкий воск предыдущей и склонилась к огоньку, предпочитая его свет резкому сиянию, полыхающему в современном Риме.
Она присвоила эти покои после убийства предыдущих жильцов. Потом обшарила выдвижные ящики, полные незнакомых предметов, в попытке постичь это странное столетие, собрать по кусочкам упущенную цивилизацию, изучая ее артефакты.
Но не все ключики к этому веку она нашла в ящиках.
Свет свечи играл на неровных кучках разных предметов, разложенных по столу, собранных из карманов и с трупов ее жертв. Она сосредоточила внимание на горке, увенчанной серебряным крестом. Протянула к ней руку, избегая, однако, прикосновения к яростному жару металла и благословения, которое он несет.
Принялась поглаживать серебро кончиком одного пальца. Оно обжигало, но Элисабете не было до того дела – ибо другой пострадал от его утраты куда более.
Она улыбнулась, чувствуя, как боль навевает воспоминания.
Сильные руки подняли ее из гроба с вином, вырывая из забытья, пробуждая. Как любое животное, чувствующее угрозу, она оставалась вялой, понимая, что скрытность – главное ее преимущество.
Как только зеницы отверзлись, она узнала своего благодетеля и по белому воротничку-колоратке, и по темным глазам и суровому лицу.
Отец Рун Корца.
Тот самый человек, каковой обманом упек ее в эту домовину.
Но сколько времени утекло?
Когда он ее поднял, Элисабета позволила руке упасть на землю. Тыльная сторона кисти легла на валяющийся камень.