Два месяца нас везли в теплушках. Две тысячи девушек, целый эшелон. С нами были командиры, они нас учили. Мы изучали связь. Приехали на Украину, и нас там первый раз бомбили. А мы были как раз в санпропускнике, в бане. Когда мы шли мыться, там дядечка дежурил, он за баней смотрел. Мы его стеснялись, ну, девчонки, совсем молоденькие. А как стали бомбить, мы все вместе к тому дядечке, только б спастись. Кое-как оделись, я завернула голову полотенцем, у меня красное полотенце было, выскочили. Старший лейтенант, тоже мальчишка, кричит:
- Девушка, в бомбоубежище! Бросьте полотенце! Демаскируете...
А я от него убегаю:
- Ничего не демаскирую! Мне мама не велела с сырой головой ходить.
Он потом после бомбежки меня нашел:
- Почему меня не слушаешься? Я твой командир.
Я ему не поверила:
- Еще не хватало, что ты мой командир...
Поругалась я с этим молоденьким лейтенантом. Мальчишка, на годок какой старше меня.
Шинели нам дали большие, толстые, мы в них, как снопы, не ходим, а валяемся. Сначала даже сапог на нас не было. Сапоги есть, но размеры-то все мужские. Потом заменили нам сапоги, дали другие - головка сапог красная, а голенища - кирза черная. Это уже мы форсили!
Все худые, маленькие, гимнастерки висят на нас. Кто умел шить, немного на себя подогнали. А нам же еще что-то нужно. Девчонки ведь! Ну, старшина начал нам обмер делать. И смех и грех. Приезжает комбат: "Ну, что, старшина все ваши принадлежности выдал?" Старшина говорит: "Обмерял... Будут..."
И стала я в зенитной части связистка. На капэ дежурила, на связи, И, может быть, так бы и до конца войны осталась связисткой, если б не получила извещение, что погиб отец. Я начала проситься: "Хочу мстить, хочу рассчитаться за все то зло, что мне принесли фашисты". Хотела убить, отомстить, стрелять хотела... Хотя мне доказывали, что телефон в артиллерии - это очень важно. Но телефонная трубка сама не стреляет... Я написала рапорт командиру полка. Он отказал. Я тогда, не долго думая, обратилась к командиру дивизии. Приезжает к нам полковник Красных, выстроил всех и спрашивает: "Где тут та, что хочет быть командиром орудия?" А я стою: маленькая, шея худая, тонкая, а на этой шее автомат висит, автомат тяжелый, семьдесят один патрон... И, видно, такой у меня жалкий вид был... Он посмотрел: "Что хочешь?" А я ему говорю: "Стрелять хочу". Не знаю, что он подумал. Он долго так на меня смотрел, потом повернулся круто и ушел. "Ну, думаю, - все, отказ". Прибегает командир: "Разрешил полковник"...
Окончила краткосрочные курсы, очень краткосрочные - три месяца училась. И вот я командир оружия. И, значит, меня - в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное... Ночью еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое оружие. На тебя идет. Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Это все не для девчонки... У нас сначала "восьмидесятипятки" были, они себя хорошо под Москвой показали, они пошли потом против танков, нам дали "тридцатисемимиллиметровки". Это на Ржевском направлении. Там такие бои шли... Весной лед тронулся на Волге... И что мы видели? Мы видели, как плывет льдина и на льдине два-три немца и один русский солдат... Это они так погибали, вцепившись друг в друга. Они вмерзли в эту льдину, и эта льдина вся была в крови. Вы представляете, вся матушка Волга была в крови..."