"В моей палате лежал немец и наш обожженный танкист. Я захожу к ним:
- Как себя чувствуете?
- Я хорошо, - говорит наш танкист. - А этот плохо...
- Это же фашист...
- Нет, я ничего, а он плохо.
Под Бобруйском мы захватили немецкий госпиталь. Их не трогали, но раненых там лечили немецкие врачи. И я видела, как врач-немец делал операцию без наркоза.
- Почему, - спрашиваю, - без наркоза?
- Не все ли равно, где он умрет - здесь или у вас.
И это врач. У меня в голове не укладывалось..."
"Мы же даем клятву Гиппократа, мы же медики, мы же обязаны помогать любому человеку, попавшему в беду. Любому...
Привезли на перевязку эсэсовцев, эсэсовских офицеров. Подходит ко мне сестричка:
- Как мы их будем перевязывать? Рвать или нормально?
- Нормально. Это раненые...
И мы их перевязывали нормально. Двое потом убежали. Их поймали, и чтобы они не убежали снова, я взяла им пуговки обрезала на кальсонах..."
"Мы спасали людей. Но многие очень жалели, что они медики, что они могут только перевязывать, что не с оружием".
Если раньше много говорили о доме, о родителях, то в последние месяцы войны каждый из суеверия избегал этих разговоров. Как хотелось верить, что война пощадила хотя бы твой дом, твою мать, твою маленькую сестренку. Хотя бы их. Но и этого они были лишены.
"Я шла на войну, я ничего не боялась. Я представляла так, что если бомбят, то бомбы разрушают только здания, не верила, что меня может убить снарядом или бомбой. Вот что пуля может попасть, в это я верила, это знала, а что снаряд или бомба -- у меня не вмещалось в сознании: как это? Ну, а потом увидела...
У нас попала в плен одна медсестра, так через день мы отбили ту деревню и нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана. Ее посадили на кол... Мороз, и она была белая-белая, и волосы все седые... А девочке было девятнадцать лет... И мы всегда патрон для себя держали - умереть, но не сдаться в плен. Весь страх был только в плен не попасть, а остальное все не страшно.
Я под конец войны боялась писать домой письма. Не буду, думаю, писать, а то вдруг меня убьют и мать будет плакать, что война кончилась, а я погибла перед самой Победой. Никто об этом не говорил, но все об этом думал. Уже чувствовали, что скоро мы победим, уже весна началась".
День этот пришел. И как ни ждали его, для всех он оказался неожиданным. Спросите у любого, кто воевал: какие дни войны он запомнил? Первый и последний день. И помнят их наиболее ярко, до самых маленьких мелочей. Вот таких трогательных деталей:
"Когда пришли и сказали: "Кончилась война!", я взяла и села на стерильный стол. Мы с врачом договорились, что, когда скажут: "Кончилась война!", мы сядем на стерильный стол. Что-то такое сделаем, невозможное. Я же никого к столу не попускала. У меня перчатки, я в маске, на мне стерильный халат, и я подавала всем, что надо: тампоны, инструменты... А тут взяла и села на этот стол...