Она без чьей-либо помощи поднялась на ноги, довольно величаво подобрав разлетающиеся шифоновые полы. И оказалась выше, чем я представляла, выше метра восьмидесяти. Порыв ветра подхватил ее волосы и растрепал на всю изумительную длину; белесые как кость, они доставали практически до пола. Тристесса выпрямилась, поддерживаемая ветром, будто силы природы сговорились ей помогать; однако девушки продолжали смеяться, и Зиро остался на расстоянии вытянутой руки на случай, если она выберется из своих грез и, перекинувшись через стеклянный край, решит от него спастись.
Трогательно, теперь она пытается привести себя в порядок; она решила, что принимает гостей – ведь чем еще можно объяснить происходящее? Или, возможно, подозревает, что нас послал отдел подбора актеров, и ей нужно предоставить портфолио для невидимого продюсера. Слегка коснувшись влажных век краешком пеньюара, она поднимает руки к запутанным бурунам на голове, затем поворачивает к посетителям свое лицо, лицо изящного трупа, и, когда спустя секунду возвращается зрение, позволяет улыбке промелькнуть в уголках губ. И произносит:
– Добро пожаловать в усыпальницу Джульетты. Очень мило, что вы зашли, еще и в такую темную ночь! Простите, если я показалась негостеприимной. Я почему-то думала, что вечеринок мы больше не проводим! Виной всему мое затворничество, дурацкое нежелание видеть чужаков…
Голос звучит мягко и бестелесно, словно годами был заперт в горле, в удушении ароматических саше. Хихиканье гарема становится тише, судорожнее, общий настрой ломается, ломается от страха.
Тристесса направилась к стоящей в проеме стайке и стала по очереди пожимать девушкам руки, снисходительно, по-королевски величественно, что в сложившейся ситуации выглядело нелепо – гордая царица приносит себя в жертву на узком подиуме высоко в небесах, на вершине вращающегося здания. Ее уверенность в собственной власти была столь убедительна, что Эмелина даже присела, коряво изобразив реверанс, Крошка промямлила – одному богу известно, где она такого понабралась, – «Мадам…»; а Эпл Пай так испугалась, что просто склонила голову и залилась румянцем. Стоя рядом с Зиро на парапете, я услышала, как он язвительно фыркает при виде этой забавной сцены; но Тристесса пожала все нерешительно протянутые ладошки и развернулась к нам. Холодная белая рука сомкнулась вокруг моей ладони зубастыми устами обескровленного зверя, и я умудрилась выдавить капельку своей любви.
– Обожаю вас, Тристесса, еще с детства. В «Грозовом перевале» думала, у меня сердце разорвется… Тристесса, Тристесса.