Рука мертвеца медленно разогнулась и коснулась лопатки. Понятно, что отходило трупное окоченение, но ощущение все равно было не из приятных - будто мертвец одобрительно похлопал Олафа по спине. И… не должно тело оттаивать так быстро, и окоченение не должно так быстро отойти.
У мачты ветряка, опустившись на одно колено и сложив ношу с плеча, Олаф не смог подняться. Конечно, устал. Конечно, по собственной глупости и от лени. Но… ноги одеревенели, руки не разгибались - как у окоченевшего трупа. Словно силы и тепло ушли в мертвое тело, вдруг отогревшееся.
Они всегда забирают что-то у живых. Или живые отдают им это сами - трудно сказать. Или внушают себе, что отдают… Над океаном разнесся пронзительный и долгий крик орки, смолк, но остался звоном в ушах. Низкое холодное солнце повисло над обледеневшими скалами, Олаф оглянулся на него с тоской. Человек не должен быть один… И дело не в том, что никто не протянет руку, не поможет подняться…
Голова немного кружилась, и вспомнились вдруг качели в Сампе, высокие, тяжелые, вырезанные глубокой лодкой, с жесткими стальными стержнями вместо веревок. Сидеть внутри, держась за стержни, не так страшно, а стоять на краю, на бортах и раскачиваться - дух захватывает. Олаф зацепился за воспоминание, постарался удержать в голове, будто оно могло вернуть вынутую мертвецом силу…
В то лето он не ограничился прыжком с Синего утеса - он совершал глупость за глупостью. Отец со смехом назвал это томленьем духа, а Матти сказал, что Олаф совсем одурел от любви, в то время как Олаф еще и самому себе не признался в том, что влюблен, и формулировка «томленье духа» нравилась ему гораздо больше.
На качелях девчонки визжали и просили остановиться - может, это традиция у них была такая? Игра? Сколько Олаф себя помнил, они всегда с радостью запрыгивали в лодку, а потом орали и возмущались. Маленьким он, правда, считал, что так делают не девчонки, а взрослые девушки. Отец тоже качал маму на качелях, иногда, под праздники. И мама кричала тоже: «Манне, прекрати немедленно! Сейчас же останови! Манне, не смей!» И хохотала.
Олаф не посмел предложить Ауне покачать ее на качелях - собирался с духом, но так и не собрался.
- Ну, девчонки, кто не боится со мной качаться?
Ауне вперед вытолкнула Ида - она не окучивала картошку, уже была беременна, дохаживала последние недели. И зимой жила теперь в Сухом Носу, с мужем. Но на лето приехала к маме и по вечерам выходила иногда погулять со всеми, как она говорила -«вспомнить детство».
- Ауне у нас самая смелая девчонка. - Ида засмеялась, переглянулась с подружками. Ауне краснела и отступала назад: стеснялась, что ли, качаться с Олафом? Или просто боялась?