— Не хочу! Пусти! — барахтался старец сердито и часто двигая кустистыми бровями. — Я останусь тут!
— Не останешься, дядюшка! С тебя довольно.
— С меня довольно. С меня и впрямь довольно твоих кур, гусей, твоей кухни и кладовой. Мне надоело стеречь твое хозяйство. Женись скорее и оставь меня в покое. Альберт, голубчик, спасай меня.
— Профессор, как можно, ведь пан Директор… — Альберт едва заметно улыбнулся и как-то неопределенно развел руками, выражая тем самым свой почтительный отказ.
Директор Пшениц обернулся на пороге и только тогда обратился к Альберту и к Людям в мундирах:
— Развлекаетесь, а в селе пожар, вам, видно, ни до чего нет дела. Как же так…
Он говорил устало, но без всякой злости. Я подумал, что и этот человек тоже, наверное, любит Альберта.
Мы с Отцом вышли вслед за остальными. Нас никто больше не задерживал. Сквозь живую изгородь мы видели, как Директор, что-то шутливо приговаривая, усаживает дядюшку в бричку, заботливо укрывает пледом.
Мы подождали немного.
— Сейчас домой не пойдем, — шепнул Отец. — Надо что-то придумать.
Когда Отец выводил Райку из сада, мне показалось, что кто-то крадется за нами. Вдали как будто мелькнул белый фартук Большой Ханули. Мелькнул и тут же исчез. Я подумал, что мне это почудилось, и Отцу ничего не сказал.
Обойдя стороной Поселок и холмистые, безлюдные в этот час поля, мы вышли на дорогу. Отец свернул по дороге вверх, к Селу. Я обрадовался, ведь все это время меня не оставляла тревога, что зарево, которое мы видели издалека, грозит бедой людям, которые после Отца были для меня самыми близкими.
— Мы едем к ксендзу Циприану, папа? — спросил я, чтобы лишний раз утвердиться в своей догадке.
— Да.
О том, что произошло в Селе, мы узнали еще по дороге. Подъезжая к реке, мы услышали стук копыт, скрип колес на мосту. Отец предусмотрительно отвел Райку вниз, в заболоченную канаву, а сами мы спрятались в зарослях молодой ольхи, — но вот коляска поравнялась с нами, и я сразу узнал сидящего на козлах Ярека.
— Это вы, сватья? — окликнул Отец. — Велите остановиться.
Мы поздоровались с Пани. Так запросто называл я, как, впрочем, и большинство в нашей округе, жену Ксендза. Почему для них она была Пани — не знаю. Я же просто не мог ни думать о ней, ни называть ее по-другому, коль скоро отец Циприан был для меня Ксендзом. Впрочем, так называли его почти все жители, даже те, что ходили на богослужение не в костел, а в церковь и справляли все самые важные праздники в другие дни, чем мы с Отцом. Впрочем, и церковь здесь нередко называли костелом. Настоящий костел находился в Местечке, и туда ходили или ездили редко, разве что крестить младенца или венчаться — слишком далеко это было от нас. Что же касается похорон, то тут случалось по-всякому, и на одном кладбище почивали в мире люди, молившиеся богу по-разному. Самые старые и набожные женщины иногда называли отца Циприана «ваше преподобие», но слово «поп» звучало очень редко.