Польские повести (Мысливский, Мах) - страница 330

— Это уже наш третий разговор, товарищ Юзаля. С той только разницей, что предыдущие были по вашей инициативе. Тот разговор в кафе я тоже к ним причисляю, хотя вы меня ни о чем не спрашивали и я вам ничего не сказал. Впрочем, потом я все время сомневался, правильно ли поступил… Нет, я не хочу ни от чего отказываться, боже упаси. Но вы тут разговаривали с массой людей, с нашими товарищами, а я все время разговаривал с самим собой, я ведь понимаю, что наш уезд переживает какой-то важный момент, не говоря уже о том, что, по-видимому, решается вопрос о дальнейшей судьбе секретаря Горчина. В такой ситуации я, знаете ли, не могу изворачиваться и молчать о разных вещах, хотя это может быть удобнее всего. Я ведь здесь второй после Горчина, и мое мнение, пусть даже самое необъективное, вы должны будете учесть… Я, разумеется, уже высказывал его, но, пожалуй, не до конца. Слишком поверхностно. Как мне теперь кажется, вы извините, что я все так вокруг да около, никак не доберусь до сути… Сомнения, знаете ли, одолели, и их становится все больше. Излагать все по порядку, говорите вы, а я даже не знаю толком, где начало, а где начало конца или сам конец… Попробую, однако… Горчин был с самого начала мне антипатичен. Может быть, потому, что мы с ним совершенно разные люди, во всем. Даже в физическом смысле. Он — молодой, почти мальчишка рядом со мной, но самоуверенный, притом самоуверен демонстративно. А опыта — никакого. Он совершенно еще зеленый, ведь это его первый значительный пост. Я же — старый волк, который в полном смысле слова съел зубы на политической работе. У меня свой взгляд на развитие нашего уезда, над этим надо работать годами, терпеливо, шаг за шагом приближаясь к цели. А он сразу старается все переделать по этому своему новому образцу. Так что предпосылки нашего сотрудничества, нашего, так сказать, совместного старта были не слишком обещающие. А главное — он должен был здесь сыграть известную вам роль, и мы это почувствовали. Оказалось, что совсем нелегко жить под его вездесущим оком, постоянно ощущать его подозрительность, чувствовать на себе его взгляд, придирчиво ищущий, к чему бы прицепиться. А его позиция наблюдателя и судьи была, конечно, чертовски удобна. Разумеется, наш успех, то есть успех уездного Совета, был одновременно и его заслугой как политического руководителя. Иначе на это и не посмотришь. Однако каждая наша неудача была уже моей неудачей, он, как говорится, умывал руки. Мог ли я согласиться, чтобы мы, администрация, служили ширмой для его неудачных экспериментов? Партийный работник не может так вести себя, у него должно быть чувство ответственности за весь уезд. Именно это так и восстановило меня против него. Со временем он вроде бы начал понимать, что идет неправильным путем. Я это говорю, чтобы показать тоже и вторую сторону медали, изменения к лучшему, которые в нем произошли. Если здесь действительно построят химический завод, а все уже как будто на мази, то за одно это уезд должен поставить ему памятник. Как сейчас помню один вечер. Он выглядел довольно драматически. Секретарь собрал нас и задал один-единственный вопрос: «Товарищи, отважимся мы на такое дело или нет?» Он сказал именно «мы», и впервые это слово прозвучало искренне и серьезно. И потом — а воображение у него есть, в этом ему не откажешь — он со всей наглядностью нарисовал нам картину, которая должна была расхолодить нас. По его сообщению выходило, что все против того решения, к которому он нас призывал. Но закончил он так: «Если это нам удастся — можно считать, что мы сделали революцию, то есть самое прекрасное, что мы, партийные работники, могли бы сделать для общественной жизни уезда». Словом, он то обливал нас холодной водой, то жег нам, как говорится, сердце, и, когда после многочасового обсуждения мы приступили к голосованию, все были «за»! Это было действительно партийное, коллективное решение. Три дня спустя мы поехали с ним в объединение за материалами, и нам удалось схватить быка за рога. Мы тогда немножко сблизились друг с другом. Он, если хотел, умел подойти к человеку. А потом снова влезал в свою скорлупу. Тут еще выплыло дело Врублевского, председателя сельсовета в Осинах и руководителя одного из предприятий, подчиненных уездному Совету. И снова стало так же плохо, как вначале. Я понимаю, что недосмотрел, но в конце концов работаешь с людьми, на которых приходится опираться, и часто как раз доверяешь тем, кто тебя потом подводит. Я тоже имею право на какой-то процент ошибок. И признаю свои ошибки, хотя не делаю из них трагедии, как бы ни было мне неприятно. В целом я считаю себя не худшим из людей. Во всяком случае, свои ордена я получил не за красивые глаза. Человек должен знать себе цену и соответственно держать себя. Разумеется, без буффонады. Однако Горчин не хотел считаться с тем, что я только человек и тоже могу ошибаться. Однажды я так разнервничался, что предложил ему поменяться местами. Но он лишь рассмеялся и шлепнул меня по плечу, как мальчишку. Правда, потом на некоторое время оставил меня в покое. Тем не менее это меня постоянно мучило. Я не мог спокойно работать, принимать решения и не раз, признаюсь со стыдом, даже нарочно тянул, надеясь, что дело решится само собой. Бог знает, на что я рассчитывал. А Горчин небось только того и ждал и потирал руки, предвкушая, как он снова утрет мне нос. У него нервы, как канаты, он может себе позволить подобные развлечения, но меня эта игра выводила из равновесия. Однажды я ему все это выложил с глазу на глаз. Видели бы вы, с каким изумлением он на меня посмотрел: «Вы, наверное, переутомились, товарищ Цендровский, возьмите отпуск на какое-то время и поезжайте в горы или к морю. Это вам будет полезно». Должен признаться, что именно тогда я понял: если Горчин останется, мне придется уйти. А я этого не хотел. Не удивляйтесь. Я здесь с самого начала. Таких бессменных председателей Совета по всей стране на пальцах пересчитать. За эти годы я дал все что мог. И я не мог согласиться, чтобы кто-то превратил меня в марионетку, погубил все, чего я достиг. Стать представителем Совета, который разрезает ленточки на выставках и руководит заседаниями? Нет, для такой роли я еще не гожусь. Я чувствую в себе достаточно сил, чтобы нормально работать. Почему я говорю об этом так подробно? Что ж, может быть, я снова вас удивлю. Не его вина, что наши отношения сложились так, а не иначе, это наша вина, моя вина. Потому что времена изменились, а мы, старые партийные работники, все еще не можем отказаться от прежних привычек. Авторитет для нас — святая вещь. Ведь если бы мы с самого начала поставили вопрос ясно, сказали бы ему в глаза все, что думаем о его методах руководства, раскритиковали бы его позицию на бюро или даже на пленуме, то теперь имели бы право отозвать его — в том случае, если он продолжал бы действовать по-прежнему. А спрятав голову в песок, мы некоторым образом дали ему моральное право так себя вести, и он воспользовался этим. Да и от вас, воеводского комитета, он тоже, наверное, получил установку выполнить роль спасательной и пожарной команд. А мы, хоть и сняли Белецкого, все же никакого урока из этого не извлекли. И кого винить за это, спрашивается? Вот потому-то, хоть я и зная о его романе с Буковской, впрочем, дочкой моего старого школьного друга, и, честно говоря, мне очень хотелось использовать этот момент, я не мог этого сделать. Нет, не потому, что Буковский мой друг, а к этой девушке я отношусь как к собственной дочери. Нет, не потому. Просто я, по-видимому, начал что-то понимать во всей этой истории. Разговоры с вами тоже заставляли меня думать в этом направлении, К тому же у него есть еще шансы выйти как-то из этого положения. Он ведь подал заявление о разводе. Что ж, этим он многим закроет рот, и даже если бы вы хотели привлечь его к ответу за аморальный образ жизни и сделать, как говорится, оргвыводы, это будет нелегко. Впрочем, не мне судить и предсказывать, как вы поступите. Вы и секретариат воеводского комитета, а также, возможно, и наше бюро. Я буду его защищать… Да, не смотрите на меня так. Я тут на него всех собак вешал, и мы с ним часто чуть не с кулаками кидались друг на друга, но, черт подери, я думаю, что это человек, с которым мы в конце концов в договоримся с вашей помощью. Нет, я не увлекаюсь, я просто верю в людей. Каждый из нас, какой бы высокий пост он ни занимал, формируется под влиянием среды, ближайшего окружения, своих подчиненных и своего начальства. И, если принять во внимание такую посылку, можем ли мы отказаться от попытки наладить общими усилиями то, что у нас не ладилось?