Путешествие из Нойкукова в Новосибирск (Кант) - страница 43

— Отлично! — громко произносит и доктор Блюменхаген, хотя никого, кроме него самого, в саду нет. Очевидно, именно поэтому он беседует с самим собой. Он достаточно стар для этого.

Справедливости ради надо сказать, что говорит он не с самим собой, а с георгинами. Хвалит их за хороший рост и яркость красок. И он прав. В этом каждый своими глазами может убедиться.

А наш Юрген Рогге едет себе и поет. Только что он пел «Иветту», а сейчас «Крэйзи хорсес», хотя и не знает ничего, кроме этих двух слов и завершающего ржания. Да это его не смущает, он поет и мотает в такт головой — «Крэйзи хорсес, ви-хи-хи»[2]. Как тот пастух из сказки, который успел победить двух многоголовых драконов, научил уму-разуму двух великанов, женился на принцессе и получил в приданое полцарства. Он едет по своей стране — мимо ее разноцветных полей, где трудится ее народ, проезжает через ее леса, мимо ее синеющих озер, он весело машет ее гражданам, то тем, которые обгоняют его, то тем, которых обгоняет сам.

Однако гораздо чаще он приветствует тех, кто его обгоняет. Ведь продвигается он со скоростью, необременительной даже для мотора «лилипут» и при которой ласковый ветерок успевает остудить капельки пота на лбу ездока.

Да, не самым быстрым был он на этом шоссе. Несколько километров его сопровождали два парня в настоящих гоночных шлемах, с белыми флагами у руля — то они обгоняли его, выкрикивая остроумные замечания, то плелись в хвосте, столь же остроумно подбадривая. К счастью, его освободил от них народный полицейский в ближайшей же деревне. Ему, видите ли, не понравилось, что ребята заехали на узенькую пешеходную дорожку, выложенную цементной плиткой и бегущую вдоль домов.

Но и самым медленным он не был. Например, лихо обгонял тракторы, играючи оставлял позади тяжело нагруженные телеги и всяких бабушек на старинных велосипедах. А уж о пешеходах и говорить нечего! Эти-то, по его мнению, передвигались со скоростью улитки.

— «Крэйзи хорсес, ви-хи-хи!» — пел он и катил вперед, уезжая все дальше от Нойкукова.

Он улыбался и думал о всякой всячине. Например, о том, как свободно и вольно сейчас у него на душе. Должно быть, это и есть то, что называют свободой! Тут ему и вспомнился учитель обществоведения Витками. Тот как-то сказал: «Свобода — это осознанная необходимость». Но ни в какие другие объяснения поначалу не пустился — план урока не позволил. Однако Юргена слова эти задели. Обдумывая их, он проделал несколько этапов. На первом он постучал себе пальцем по виску и деловито констатировал, что здесь имел место случай учительской зауми: не хватало еще, чтобы свободу осознавать! Такое занятие всякую охоту отобьет сто лет прожить! Вот если бы учитель Виткамп сказал: «Обедать, в особенности обедать в школе, есть осознанная необходимость», — это еще как-то можно было бы понять. На следующем этапе он рассердился сам на себя — ведь ничего разумного словам Виткампа он противопоставить не мог. Разумеется, у него хватило соображения сказать себе: «Свобода — это когда можно делать что хочешь». Но это и ему самому показалось подозрительным и звучало вроде: «Паровоз — это когда черный и из него пар валит». А потом, с таким заявлением может кто хочет прийти. И тогда уж это будет значить: каждый делай что хочешь. Ну, это уж никуда не годится! Это и дурак поймет. Даже в Нойкукове Юрген знал несколько типов, которым он ни за что не предоставил бы такой свободы. Зигфрид Хальгабель, например, весь день только и делает, что бегает со своей духовушкой и стреляет воробьев! Невероятно вредные они, оказывается. Но и на людей он смотрит тоже так, как будто и их считает чрезвычайно вредными. Или этот толстый Древский. Когда-то давным-давно, когда киношки принадлежали частникам, у этого Древского был свой кинотеатр. «Капитоль» назывался. Этот теперь всюду рассказывает, что, кабы была его воля, он бы всех за решетку посадил: и тех, у кого слишком длинные волосы, и тех, у кого слишком короткие юбки. И наоборот тоже. Даже для некоторых вполне достойных людей, как, например, для городского садовника Тюбке, тоже это не подошло бы. Дай такому свободу, он бы целую улицу вместе с домами снес, чтобы посеять травку и разбить клумбы. «Как оно и предусмотрено в чертежах и планах, дорогой мой», — обычно говорил этот последний защитник древних городских стен Нойкукова.