– Старик, – сказал я ему, – давай свидимся у тебя дома. Мы сейчас будем пить кофе, лучше которого ты не пил в жизни. И я тоже не пил лучшего, поверь старому кофейнику.
– Голос у тебя скорей похож на старого чайника, – ответил многоопытный редактор. – Что-нибудь случилось? Я тебя жду.
И я приехал. Мы немедленно сварили кофе. И мне стало жутко грустно, ибо кофе был обычен, как обшарпанные стены кухни, где мы сидели. Я рассказал хозяину свою историю, и он, бывалый сукин сын, со снисходительной усмешкой выслушал меня. Потом он подошёл к телефону, позвонил кому-то – я насторожился, чтоб обидеться, но он звонил какому-то знакомому гурману. А вернувшись, объяснил мне, что обычный кофе самого распространённого сорта – арабика – у них в Питере наименован почему-то как «Плантейшен», и моя восторженная память связана отнюдь не с кофе, что ничуть не умаляет моих вкусовых свойств. А я сидел, печалясь и размышляя, думал я о странностях любви, и редактору довольно быстро стало ясно, что за бутылкой следует бежать ему. Что он и сделал.
История вторая – о другом. В одном немецком городке я встречен был местным устроителем концерта, мы пошли пить пиво и довольно быстро ощутили нашу общность в этой жизни, ощутили те взаимные приязнь и интерес друг к другу, что зовутся почему-то химией на сегодняшнем интеллигентном жаргоне. На предложение моё поговорить о странностях любви он реагировал с восторгом и пересказал недавний разговор свой со старинной приятельницей, встреченной случайно в его городе. Они зашли куда-то выпить, и она сказала:
– Ты, наверно, ходишь трахаться в бордель, у вас их тут полным-полно, все мужики рассказывают, как вернутся.
– Нет, – ответил он задумчиво, – ты знаешь, я за деньги не могу. И не потому, что денег нету или жалко; просто не могу – и всё тут.
– Ой, тогда приезжай к нам в Россию, – воскликнула она, – у нас ещё по-прежнему бесплатно сколько хочешь.
– Нет, – ответил он печально, – я уже и так, как в молодости, не могу, как кошки – сошлись и разбежались.
– А как же ты да можешь? – спросила она недоумённо.
– Знаешь, – сказал он честно, – я уже могу только по любви.
– Бедный! – искренне выдохнула она, – Значит, ты уже совсем не трахаешься!
А монолог одного вьетнамца в памяти моей хранится много лет – он некогда учился с моим другом в одном институте. Поначалу он учился где-то в Италии, потом во Франции, а после у родителей иссякли деньги, и приехал он учиться в государство, обучавшее бесплатно, то есть в щедрую советскую империю. А говорил он, отвечая на расспросы, с дивной лаконичностью: