Не нужно давать Мириам дополнительных стимулов его прирезать.
Яэль встала между ними, встречаясь глазами с Лукой. В её взгляде не было ни любви (или ненависти?), ни льда (или пламени?). Она даже легче, чем Лука, отгораживалась от лишних чувств. Яэль протянула руку, находя его пульс, сжимая запястье крепче, чем когда-либо, и задала контрольные вопросы.
– Как тебя зовут?
– Лука Лёве, – выдавил он через повреждённое горло.
– Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Это ты рассказал СС о нашей миссии?
Лука покачал головой: «Нет».
– Связывался ли ты с рейхсфюрером Гиммлером или его людьми?
И опять: «Нет».
Яэль ещё секунду удерживала взгляд Луки, а потом отпустила запястье.
– Он говорит правду.
– Ты не можешь знать…
– Могу, – сказала Яэль. – Посмотри ему в глаза.
– Слёзы легко подделать. – Только когда Мириам сказала это, Лука понял, что до сих пор плачет. По-настоящему. Так, что даже мягкий кожаный рукав не сможет стереть слёз.
– Зрачки сужены. Если бы он лгал, они бы расширились, как у совы, – пояснила Яэль. – Пульс стабилен. Ни одного свидетельства лжи.
– Он уже смог обдурить тебя один раз.
Тот поцелуй на «Кайтене».
– Да, что ж… – Яэль прочистила горло. – Тогда я отвлеклась.
Лука лгал много раз в своей жизни. Но не здесь. Не сейчас.
Мириам это не убедило. Рука второй меняющей кожу прочно срослась с рукоятью ножа, когда она повернулась к Луке: «Если ты здесь не ради информации, то зачем?»
Луке нечего было сказать. Он истекал кровью, защищался глупыми, жалкими шуточками.
– Из-за Яэль, – ответил он.
Обе фройляйн следили за его зрачками. Обе видели суженые точки правды.
Мириам спрятала нож. Яэль отвернулась.
У Луки болело не только сердце. Он едва смог побороть рвотный позыв, чтобы успеть выскочить из амбара в сад. Парень цеплялся за обветшалую стену, а тошнота всё подступала, и подступала, и подступала к горлу. Даже когда в желудке уже не осталось содержимого.
На лице его слёзы смешались с желчью. Лука утёрся рукавом, едва поборов очередной приступ рвоты от дерьмового запаха влажной кожи. Или эта вонь шла от собаки – по-прежнему гниющей и кишащей мухами метрах в десяти от него? Ароматы ничем не отличались.
Мертвечина.
Очередной приступ (сухой, без рвоты) охватил Луку, когда он потянулся к висящему на шее жетону. Кровь от крови. Я хочу быть, как ты, лучше/сильнее/больше. Герой войны. Верная дрожащая тварь. Убийца. Он всё тянул и тянул за цепочку, пока шея не начала гореть так же сильно, как горло. Пока звенья не разогнулись, в итоге оказавшиеся не такими уж и жёсткими.
Какая от этого польза?
Большую часть жизни куртка была Луке велика. Свисала с кончиков пальцев, натирала костяшки, давила к земле. Только последний год она начала ему подходить. Отцов размер, отцова форма. Сейчас куртка казалась слишком маленькой. Душила, жалила кожу, пока он стягивал её с плеч. Лука закинул жетон в карман куртки, достал пистолет и засунул его за пояс. Он не стал задерживать дыхание, направляясь к неподвижной овчарке. Вонь мертвечины была повсюду. Двумя руками парень взял куртку Курта Лёве и накинул её на труп. Коричневая кожа накрыла окровавленный мех.