толчок-толчок…
Лёля повернула голову, смежила усталые веки. На мгновение сомкнулись и перемешались острые пики слипшихся ресниц. Открылись-закрылись заспанные глаза. Она смотрела невидящим, затянутым поволокой взглядом и подавалась вверх бедрами, подставляла ключицы, которые Пашка целовал.
толчок-толчок-толчок…
Худенькие пальцы дрогнули, и Лёля протянула руку навстречу Сашке, будто хотела, чтобы он сжал ее ладонь. С тихим шелестом заскользила млечная кожа по тертому, скрипучему телу матраса. Затрепетали сведенные пальцы — забились голубые жилки на прозрачном запястье.
толчок… толчок…
Бледные губы ее приоткрылись. На щеках полыхнул, зардел жаркими солнечными пятнами летний румянец, расцветивший ее кожу от переизбытка солнца и ветра.
толчок-быстрее-быстрее…
Пашка подался назад, жадно и нетерпеливо принялся стягивать с нее платье.
И она доверчиво подставилась, подалась: потянулась, отрывая мокрую поясницу от тела матраса. Вскинула бледные руки, стряхивая каплями морской пены легкий сарафан. Позволяя целовать бледно-матовые, терпко-пряные, туманно-тусклые в неясных отблесках свечи соски. Застучали о матрас колени, судорожно подтянулись узкие ломаные ступни, подтягиваясь, разводя ноги еще шире. Дрогнул подбородок и ресницы. Пальцы откинутой в сторону руки.
Ели потом жадно, голодно. Изморенные солнцем и морем, жаром, загаром, плаваньем и ветром. Уставшие, утомленные. Сидя вокруг маленькой горелки с походным котелком.
Лёля в светлом платье с босыми ногами, покрытыми морской солью, выбелившей пятки, оставившей иссушающий налет на пальцах, сидела у Сашки на коленях. Опустив отяжелевшую голову ему на плечо, засыпав паутиной блеклых волос. Жадно дуя, торопясь, они ели из одного котелка, облизывая губы, перепачканные ароматным маслом пальцы. Лёля брала с распластанного на полу пакета белые, волокнистые, густо пахнущие куски мяса, прямо с растерзанной, призывно, манко поблескивающей жиром копченой рыбины. Чье сочное тело было выращено для того, чтобы накормить Лёлю.
Смеялась и возила босой ногой по пыльному полу, рисовала узоры, кривила тонкую, ломкую щиколотку. Облизывала пальцы.
Прижималась горячей, истекающей дневным жаром спиной к Сашкиному плечу, осеняя томным запахом моря.
Зарайская появилась в общем кабинете только к вечеру. После торжественного расставания со своими КАМами. На прощание ей снова вручили цветы: на этот раз большой букет, на который, видимо, скидывались группой. Дебольский такого не видел никогда, но у Зарайской все не как у людей.
Ему-то самому временами приходилось даже идти на шантаж, чтобы расстаться в более или менее приемлемых отношениях. С каменным лицом говорить, что не отработавшие, по его мнению, тренинг не получат и сертификат. Его право: не поощрять людей, два дня трепавших ему нервы. И пусть пишут в анкете что хотят, пусть хоть шефу жалуются.