Немного помолчав, Рокоссовский с мрачным видом добавил:
– С другой стороны, товарищ Буденный тоже прав. Хорошо все, что хорошо кончается. В моем случае во всем разобрались, меня освободили и как полностью невиновного реабилитировали, а мерзавцев-троцкистов, фальсифицировавших дело, самих арестовали и расстреляли. Другим же повезло гораздо меньше. Впрочем, товарищи, к нашим Стамбульским делам это не имеет ровным счетом никакого отношения.
– А все-таки, Константин Константинович, – гордо вскинул голову Деникин, – позвольте поинтересоваться у Виктора Сергеевича, на чьей бы стороне он выступил, попади его эскадра не в сорок второй, а в злосчастный семнадцатый год…
Адмирал Ларионов дождался утвердительного кивка Рокоссовского, которому тоже стал интересен этот вопрос и ответил генералу Деникину.
– Сорок второй год, – несколько меланхолично произнес он, – тоже должен был оказаться злосчастным, но ничего, управились же. Фронт же, Антон Иванович, сейчас не на Волге, у Ржева и Питера (как в нашем прошлом на эту дату), а повсеместно уже перешагнул довоенную границу. Думаю, что и в семнадцатом году мы тоже бы управились не хуже… Постарались бы побольнее дать по рукам Вильгельму, чтобы слишком не задавался, а самое главное, помогли бы России соскочить с союза с Антантой, ибо с такими друзьями, как Англия и Франция, врагов никаких и вовсе не надо.
– Так все же, Виктор Сергеевич, – продолжал настаивать Деникин, – вы не ответили, за кого бы вы были – за красных или за белых?
– А за тех же, что и сейчас, Антон Иванович – за Россию-матушку и товарища Сталина! – несколько резко ответил Ларионов, которому надоели эти беседы «в пользу бедных». – А ваш Корнилов – баран, вообразивший себя львом – это вообще разговор ни о чем. И хватит об этом. Баста! Константин Константинович верно сказал, что к нашим Стамбульским делам этот вопрос отношения не имеет.
После этих слов генерал-лейтенант Гречко, который все время, пока между старыми противниками шла дискуссия, старался делать непроницаемое лицо, сдавленно хихикнул, а Буденный от столь нелестной оценки старого врага заржал в голос. И даже Рокоссовский, который как командующий фронтом предпочитал оставаться над схваткой своих подчиненных, сдержано улыбнулся.
– Действительно, товарищи, – кивнул он, – давайте лучше о деле. Виктор Сергеевич, что там у вас с десантом на Босфоре?
– Поскольку год сейчас отнюдь не шестнадцатый, – ответил адмирал Ларионов, – батареи, прежде закрывавшие вход в Босфорский пролив, уже двадцать лет как разоружены и заброшены. Все, что турки способны противопоставить нам на этом направлении, это минные поля в прибрежной акватории и на суше и наскоро вырытые в каменистой почве окопы. Поскольку высадку будут поддерживать огнем корабли черноморского флота, последнее препятствие (для десанта, по крайней мере) несерьезно. Особенно в свете, так сказать, ограниченной боеспособности турецких солдат. Как только с кораблей полетят «чемоданы», турки не станут ждать, пока на позициях их сравняют с землей, а, взяв ноги в руки, постараются удрать в безопасное место. Да и зачем стоять насмерть, если в дальнейшем это не сулит удалого грабежа и безудержного насилия над мирными безоружными гяурами, а вместо того предстоит драться с настоящими детьми иблиса, которые уже намотали на свой кулак немецкие кишки, а теперь пришли за бедными османами. Тем более мы планируем опять применить катера на воздушной подушке, которые так хорошо зарекомендовали себя на Балтике. Не знаю, что уж подумают бедные малограмотные дети природы, когда прямо у них на глазах русские корабли для выброски десанта начнут выходить прямо на сушу и рассекать по ней будто так оно и положено.