Маттиас снова снял трубку, набрал номер и приготовился опять считать до десяти, но уже во время второго звонка трубку сняли и Кристина (королева) сказала алло. Маттиас не ответил сразу, заставил Кристину повторить это бессмысленное, не рекомендуемое учебниками хорошего тона слово, сам мысленно проглядывая свой прощальный текст (что я могу тут поделать, если этот пузан, звукооператор, больше тебе светит, все равно ты от него никогда не отвяжешься, а со мной ты бы только скучала, good bye). Но вместо этого он, наоборот, спросил Кристину, где она была. Кристина объяснила, что она вечером пошла к подруге, она ведь знала, что Маттиас на свадьбе, а пришла ночью поздно, часа в три, а утром сразу пошла на базар, потом в кафе и только сейчас вот пришла домой (в замок). Маттиас знал, что девушка не обманывает, но он не поверил, что жизнь ему подсовывает такие простые решения, что она и под машину-то не попала (не изнасилована гестаповцами, не съедена волками, не заточена в тюрьму, не приглашена на мызу), и спросил бессмысленно: это правда? Кристина, естественно, на это не ответила, и какое-то время они слушали дыханье друг друга, которое сначала превращалось в электромагнитные волны, а потом снова становилось дыханием. Маттиасу ничего не оставалось, как сдаться, и он спросил, где они встретятся. На это Кристина ответила, что в пять на центральной площади. Маттиас положил трубку, взглянул на часы, на часах было всего два,
и Кристина положила трубку и взглянула на часы, было без одной минуты два, в кухне на плите грелась вода для кофе, и так уже несколько лет, которые она жила здесь в городе, второй год в университете, с самого начала здесь, ни одного месяца в общежитии, предоставленная самой себе (регентам), безразличные хозяйкины шаги в коридоре, музыка по радио, менявшаяся сообразно моде, и горячие деньки, как теперь, когда она любила Маттиаса, и осени, когда она возвращалась из лагеря, и ночи, когда она приходила с вечеринок, и книги, которые покупала сначала как попадется, а потом с разбором, и слишком много воспоминаний, которые делают слабой, и ее постель, где она стала женщиной, а потом перестала быть ею (и ящик стола с письмами, полными несбывшейся жизни, и валуны на пляже Каблиранд, сухие и невзрачные), и фото Маттиаса, во взгляде недоверие и надежда, и календарь этого года, где среди первых дней листок, помеченный крестиком, когда она, униженная, усталая, опустошенная, вернулась из больницы и целыми днями глядела в потолок, неспособная представить себе, что что-то сможет еще ее радовать, и обои, которые она увидела, когда снова почувствовала себя человеком, хотя уже уверилась, что такое чувство бывает лишь во сне. Она пошла на кухню, сняла кофейник с огня и стала пить горький, без сахара, напиток.