Осенний бал (Унт) - страница 63

(…эти подмостки невинны, как Шекспир, нейтральны, как природа и жизнь; но существует не один, а сотни театров)». Я спросил, как он себе представляет свое бытие в театре, намеревается ли стать актером, уверен ли в своих задатках, сможет ли упорно работать над собой. Он сказал, что всего лишь актером стать не собирается. Игра не значит непременную физическую занятость на сцене. Игра более широкое понятие. И пояснил, что прежде всего старается принимать участие в постановке, причем постановку не следует понимать как диктатуру (иди сюда, отойди туда, не делай паузы), а как часть коллективной работы. Я написал несколько текстов для репетиций, сказал он, смущенно улыбаясь. Тексты, спросил я, ты, значит, писателем заделался? Ага, засмеялся он, то-то ты напугался! Нет, не бойся, я в твою область не лезу, в том смысле, как ты подумал. Я просто сделал коллажи из нескольких классических текстов, пояснил он, в оригинальном виде они не годятся для сцены. Их надо открыть, почистить, заново смонтировать, чтобы лейтмотивы и вечные символы зазвучали сильнее, ведь язык так называемой чистой поэзии настолько захламлен, что ее можно только за сценой читать, а не в театре, где страницу нельзя перелистнуть назад. И что же ты сделал? — спросил я. У меня свободно переработаны три вещи — «Фауст» Гёте, «Царь Эдип» Софокла и история Адама и Евы из Книги Бытия, пояснил он.

Он пригласил меня посмотреть театр. Времени было около одиннадцати вечера, и в театре, кроме нас и сторожихи, кажется, никого не было. Мы бродили по пустым полусумрачным коридорам. Иллимар рассказал, что однажды ночью все здание вдруг осело на двадцать пять сантиметров, — видимо, где-то в почве или где-то очень глубоко были какие-то пустоты и их завалило. И вдруг, для меня совершенно неожиданно, мы вышли на сцену. То есть я с первого взгляда и не понял, что это такое. В темноте что-то светилось, какое-то отражение среди пустоты — это была сцена в сонных лучах ночного прожектора. С двух сторон устремлялись кверху веревки и железные лестницы — на двадцать метров, как сказал Иллимар. Я прислушался. Где-то скрипел трос, и еще завывал ветер вверху над сценой. Кресла в темном зале были закрыты чехлами. Иллимар подошел к пульту и нажал несколько кнопок. Зажглись бледные красноватые лампочки. Он опустил один рычаг книзу, и сверху из темноты медленно выплыла, попав в световой круг, длинная горизонтальная железная труба, висящая на нескольких тросах. Иллимар сказал, что это штанга, на которую вешаются декорации. Можно и веревку через нее перебросить, сказал он насмешливо, сделать петлю, сунуть голову, нажать кнопку, тебя подымет кверху, и уж раньше утра не найдут. Вот будет сюрприз, когда ты, с посиневшим лицом, язык на сторону, спустишься оттуда сверху! Он показал вверх в темноту и засмеялся так, что я невольно вздрогнул. Здесь триста прожекторов, сказал он, но сейчас я только некоторые могу включить. Он стал нажимать кнопку за кнопкой, и сразу, один за другим, начали зажигаться огни, обнаруживая жутковатую темноту зала и сцены. Я оглянулся назад. В глубине сцены около дверей стоял высокий худой человек в черном пальто, со шляпой в руке. Последовала пауза, потом он подошел. Иллимар бросился от пульта и познакомил нас. Незнакомца звали Феликс. С первого взгляда меня поразила необыкновенная бледность его лица, горящий взгляд. Казалось, что глаза у него совершенно черные. Но это могло и показаться из-за сумрака на ночной сцене. Иллимар и Феликс сразу стали разговаривать, и я понял, что Феликс — это новый режиссер, осенью он прибыл из Европы. Удивительно, но говорил он на чистом эстонском языке. Видимо, он был никакой не европеец, просто там совершенствовался. Разговор Иллимара и Феликса касался завтрашней репетиции, я в него не вмешивался. Но краем уха я услышал, как Иллимар вроде бы оправдывался, что сегодня он занят мною, и тогда я вмешался и объявил, что мое время вышло, я спешу. Иллимар явно почувствовал облегчение. Выразив формальное сожаление, он проводил меня по темным коридорам на улицу, где шел мягкий редкий снежок. Я спросил: это и есть Феликс, будто все о Феликсе знал. Иллимар уважительно кивнул, не сказав ни единого слова, будто речь шла о каком-то святом. Он обещал сам меня вскорости разыскать и тогда подробно рассказать, чем они занимаются. Я с удовольствием согласился, радикальные теории Иллимара меня заинтересовали, как и личность Феликса. Во всяком случае я очень хотел посмотреть первую экспериментальную постановку переработанного Иллимаром «Фауста» Гёте.