— Чого сумуеш, двчино? — услышала она чей-то ласковый голос.
Она оглянулась. Только сейчас она заметила, что рядом с ней примостилась какая-то немолодая уже женщина, что возле нее вертится маленькая черноглазая девочка, наверное, внучка, и опять ругнула себя за то, что не видит ничего вокруг, что всецело погружена в собственные размышления и переживания.
— У гост вдеш? — спросила ее эта женщина.
— Нет, к самой себе, — ответила Рая и повторила: «к самой себе», и вдруг улыбнулась. Мелодия, торопливая и властная, уже настигала ее…
Я сижу на своей кровати с еловой веткой в руке, подношу ее к носу, втягиваю в себя запах хвои — запах детства, щекочущий меня так, что я слышу свой смех, вижу первую свою елку. Я пьян этим запахом. Он пришел ко мне из мира за серой железной дверью. Я иногда вижу ее, когда закрываю глаза. Вот сейчас вижу очень отчетливо — поблескивающая железная дверь со множеством царапин, без ручки, без глазка. За ней — детство… Иногда сквозь нее что-то просачивается. Как этот запах.
И еще подчас я вижу обрыв над рекой, и себя с отцом, над обрывом.
— Толкни меня, я сам не прыгну, — прошу я, и мне кажется, что дверь вот-вот распахнется.
Я открываю глаза, смотрю на часы. Уже поздно. Если идти к приятелю, надо спешить. Что если не пойти? Лечь спать. Обязательно что-нибудь приснится. Наверняка это будет лучше, чем то, что устраивает приятель. Все наши встречи последних лет неразличимы. Что меня туда тянет? Что-то все-таки тянет… На часах уже десять. Надо спешить. Я начинаю спешить, выбор сделан, теперь надо только добраться черт знает куда — мой приятель живет в другом конце города. То ли на окраине, то ли в центре. В нашем городе невозможно понять, что где. Идешь, идешь среди огромных важных зданий и вдруг попадаешь в какую-то слободку. Одноэтажные домики, ставни, заборы, колонки. Вот там с недавних пор живет мой приятель.
Я подхожу к метро и останавливаюсь. Может, все-таки вернуться? Что с того, что я обещал, мало ли что могло случиться, потом извинюсь. Но ничего со мной не случается. Теплый рот метро глотает меня и процеживает вместе с жиденьким потоком поздних пассажиров.
Теперь пешком. Под ногами чавкает грязь, смакует мои подошвы. Я набираю скорость, двигаясь в кромешной тьме точно в сторону приятельской хижины. Я бы никогда ее не нашел, не будь возле нее такого замечательного ориентира. Огромная металлическая вышка стоит в ста метрах от его двора. Сейчас она похожа на светящийся скелет какого-то гигантского ископаемого ящера. В памяти всплывает ее кличка — «глушилка». Ну, конечно, это тот самый страж родного эфира, который ревет из приемника на каждого, кто пытается поймать «вражьи голоса». Просто всегда казалось, что источник помех — какой-то секретный, упрятанный в ящик, а он все время под носом. Ну, черт с ним. Вот и дом. Толкаю дверцу железных ворот и захожу во дворик.