— Ваня, ты что? — Зина теснее прижимается, стараясь приклонить голову к его отвердевшему, приподнявшемуся плечу. — Еще насмотришься. Проводишь меня завтра и-и… Вань, ведь распоследний вечерок. — Шепот Зины скорее веселый, она не тяготится предстоящей разлукой, а «распоследний вечерок» вставила лишь потому, что так принято говорить при расставаниях.
Иван молчит, тянет по-прежнему шею: на сцене, под упругими неутомимыми ногами артистов гнется, ходуном ходит, на честном слове держится одна доска, кажется, вот-вот переломится. Иван трясет головой, обмякает в кресле, обнимает Зину за плечи.
— Не тоскуй, Зинуля. Какой ты там вечерок выдумала. И утро еще не скоро, и завтра будет, и послезавтра…
После концерта Иван и Зина спускаются к морю, мимо свай, поддерживающих театр, — под сваями шорохи, поцелуи, смех и странное микрозатишье, тогда как на берегу ветер, гремят волны и устало помаргивают звезды. Иван и Зина останавливаются у фанерной пляжной будки, за подветренной стенкой. Жидкий свет берегового фонаря обливает их.
— Зинуль, вот пришло время сказать… Не надо нам расставаться. — Иван обнимает ее и не видит, что лицо у Зины стало удивленно-растерянным. — Я с тобой поеду!
— Как это со мной?
— Вместе будем. Зинуль, не для того же мы встретились, чтоб пропасть друг для друга… Зинуль…
— Золотой ты мой, — Зина отстраняется от него, голос трезв и скучен. — Как же мы будем вместе? Где, с какой стати? У меня муж, сын. Ты теперь все знаешь, Ванечка.
— Но так не бывает: сначала всерьез, а потом вроде бы в шутку.
— Бывает, Ванечка. В жизни все всерьез. И здесь, и там. Сколько нам выпало, столько и всерьез.
— Значит, и с мужем всерьез, и со мной всерьез?
— Домой мне надо, Ванечка. И у тебя дом будет — тогда и поймешь, что такое всерьез. Проводи лучше меня… напоследок. Золотой ты мой. — Зина хочет обнять его, но Иван пятится. — Как хочешь, Ванечка. Ну-у. Ну-у. Совсем испереживался. Ванечка!
Идут вдоль берега.
Иван останавливается возле длинного полотняного навеса, под которым тускло белеет ряд лежаков. Зина понимает эту остановку как примирение и с готовностью садится на лежак, ждуще поднимает лицо к Ивану, берет его руку, тянет к себе. По берегу требовательно, жестко шарит луч пограничного прожектора, выхватывая из тьмы целующиеся и более раскованные пары; компании молодых людей с гитарами; готовящихся ко сну «дикарей» — разворачивают спальные мешки, укладывают одежду в сумки, позевывают, мостятся на лежаках и прямо на песке. Иван отбирает свою руку у Зины, и разговор у них идет под вспышки пограничного прожектора, среди фигур, выхватываемых из ночной причудливой жизни.