Покончив с едой и уложив детей, мы сели в саду пить пиво и болтать в темноте. Кузен и его жена моложе меня на тринадцать лет, почти целое поколение, и он рассказывал, какими большими и взрослыми казались ему в детстве мы с братом, когда приезжали в гости, а я вспоминал, что маленьким он брал с собой в кровать ружья и пистолеты, этого он не помнил. Затем он заговорил о доме наших бабушки и дедушки, у него, естественно, связано с ним много воспоминаний. Я не говорил, что только что летом писал об их подвале, он сам завел о нем речь. Сказал, что старики забивали там свиней. Его мама рассказывала ему, что свиньи орали в голос, когда их тащили вниз, словно зная, чем дело кончится. И что в подвале ужасно воняло. Я ответил, что первый раз слышу. На моей памяти старики только коров держали, ответил он. Но в ее детстве было иначе.
Задним числом я понимаю, что знал о забивании животины на хуторе, мне подробно рассказывали, например, как собирают в бадьи кровь и потом делают из нее кровяную колбасу и черный пудинг, или как выполаскивают кишки под оболочки для сосисок и колбас, но я никогда не догадывался, о чем конкретно идет речь, как будто у меня в сознании мысли проходили по двум разным ведомствам. Мне не приходило в голову, что коров и свиней убивали в том самом, с детства знакомом, подвале, холодном, сыром, полутемном, где стоял морозильный ларь, висели сети и бочонки с черной, белой, красной смородиной и крыжовником ждали, пока их заберут наверх, но теперь-то я вижу, чем он был на самом деле — переходное помещение, не совсем вне дома, но и не совсем в нем. Место хранения уличного инструмента и прочего для работы вне дома, но и место выдерживания и облагораживания приносимого в дом, чтобы потом забрать на кухню или сразу к столу: ягод, рыбы, живности.
Это тот ли мир, в котором произошла Вторая мировая война, он менее механизирован, рассчитан на большее телесное и физическое усилие, и это тот мир, который война изменила: в сороковые годы появились первые вычислительные машины размером с большой зал, самолеты стали эффективным транспортом, атомная энергия — возможной, и начали строить ракеты. Но я лелею мысль, что различия не настолько огромные, и, если бы меня забросило в то время, оно не показалось бы мне полностью чуждым. Достаточно почитать тогдашние книги, того же Малапарте, Селина, Гамсуна, если брать писателей, раньше или позже оказавшихся на неправильной стороне; даже читая их в эпоху, которая клеймит разделяемые ими идеи, ты в самих описаниях все узнаешь: оно настолько знакомо, что можно примерить на себя. Правда, я рос в семидесятые годы, а они во многом продолжали старую эпоху; мне было известно и понятно устройство бабушкиной и дедовой жизни на хуторе, укорененное в укладе двадцатых годов, в свою очередь, заложенном во второй половине восемнадцатого века, и еще повсюду попадались военные бункеры, брошенные всего тридцать лет назад (если пересчитать на сегодня, то это как если бы речь шла о событиях в мои семнадцать), а нынешнее поколение растет, очевидно, в другую эпоху, в смысле ментальности отделенную от предыдущей пропастью, поэтому это поколение не поймет, что стояло на кону для Малапарте, Селина и Гамсуна, да им это и неинтересно. Или все всегда одно и тоже?