Мамаша Пагачова встала, накинула на плечи шерстяной платок и пошла открывать. При тусклом свете луны, затянутой легкими облаками, она не сразу узнала Юлека.
— Мама! — всхлипнул тот и рухнул в объятия матери.
Она обняла его, онемев от внезапного счастья. Дурные предчувствия сменились нечаянной радостью. Обхватив за талию невысокого, тщедушного Юлека, она почти внесла его в горницу. Торопясь, дрожащими руками нащупала на печи спички, зажгла керосиновую коптилку.
Юлек с облегчением сел к столу. Десятидневные скитания после побега с фабрики не прибавили сил. Он был голоден, продрог, хотя оделся в дорогу потеплее. Прежде всего он был счастлив, счастлив, что он снова дома.
Коптилка разгорелась, и Юлек с довольным видом огляделся. На постели в темном углу кто-то спал, явно не отчим.
Юлека словно кольнуло — он вскочил, чтобы поближе разглядеть спящего. Молоденький незнакомец спал тревожным сном, лицо заросло редкой светлой щетиной. Голова откинута, он тяжко дышал открытым ртом. Под веками беспокойно двигались глазные яблоки…
— Мама, — спросил Юлек с удивлением, — мама, кто это?
— Партизан, — ответила мамаша Пагачова в своей святой простоте. — Пагач его притащил на прошлой неделе. Вроде русский… Ох, боже! — вздохнула она, словно жалуясь сыну, что в избе хватало забот и без этого человека.
В первой своей радости она совсем забыла про больного. Юлинек вернулся! Она накормит его, постелет ему на своей кровати, сама ляжет на пол. Все хорошо, коли Юлинек дома, в безопасности. Пожаловаться на странное поведение мужа успеет после, общими усилиями они с Юлинеком поставят его на место…
Юлек яростно оттолкнул хлеб, поданный матерью. Ее невинное признание, подтвердившее худшие опасения, лишь укрепило его давнее убеждение, что мать — дура; у него перехватило дыхание. Юлек Миташ впал в отчаяние, куда более сильное, чем тогда, на дворе баварской фабрики, когда с ним началась истерика. Он с опасностью для жизни совершает побег из Германии, на каждом шагу его может схватить за шиворот любой немецкий солдат и отправить в концентрационный лагерь… Он спасся от налетов, от этого убийцы Порубы — и все для того, чтобы дома, под материнской юбкой, найти русского партизана! Человека, за которым, несомненно, гонится целая свора гестаповцев, который может погубить всех в доме, включая и его самого!
За такое — смерть! Эта мысль не отпускала Юлека ни на миг. Он боялся смерти. Он видел ее в полных ненависти глазах Людвика Порубы, слышал в свисте бомб. Он бежал от смерти, и в нем то вспыхивала, то угасала надежда, что он не умрет — ведь невозможно, чтобы вдруг и в самом деле умер он, Юлек Миташ, которому до последнего времени так везло, который умел так ловко лавировать в сложных хитросплетениях войны.