— Мне необходимо спрятать его, — продолжал доктор. — Не знаю, надолго ли. Увидим. Я-то ведь снимаю квартиру. Это не подходит. Кроме тебя, не знаю ни одного порядочного человека. А те пьянчуги из «Синей звезды» — дерьмо!
И продолжая молоть свое, он втащил в переднюю исхудалого, с пепельно-серым лицом парня в теплой шинели. Правая рука замотана шарфом. Из-под шарфа выбивается обтрепанная марля. С ног, обернутых конской попоной, на пол натекли огромные лужи. Выглядел он лет на двадцать, но ему можно было дать и все сорок.
— У парня обморожение второй степени, ножевая рана на ладони и высокая температура. На этот раз я не ошибаюсь.
Доктор достал жестянку, служившую ему табакеркой, и, продолжая говорить, свернул вонючую цигарку. Первую сунул в рот своему пациенту и тут же ловко свернул вторую для себя.
У меня в голове мелькнула сумасшедшая мысль, что доктор Медек наконец-то использовал spiritus rectificatus[9] по его прямому назначению.
В висках стучала взыгравшая кровь, и голова моя, как обычно в напряженной ситуации, была абсолютно пустой.
Я упорно тер ладонями глаза и щеки, чтобы заставить себя думать. Видение возможного для меня и Элишки смертного приговора заползало в мозг, словно змея.
— Это… это… видимо… это невозможно… Элишка… вероятно… лучше его… лучше об этом… сообщить…
— Немчуре, да? — Доктор Медек вылупил покрасневшие глаза. Лицо утратило пьяное добродушие. — В таком случае можешь поцеловать нас обоих в задницу! — искренне посоветовал доктор Медек. — Пошли! — сказал он своему подопечному и вытолкнул его в открытую дверь на улицу. — Дурак! Сволочь! Зас...ц!
Последующих ругательств я не услышал, потому что он с силой захлопнул за собой дверь.
К чести доктора Медека будь сказано, этой минуты он мне никогда, даже намеком, не припомнил. За его легкомысленным отношением к окружающему миру скрывалось глубокое понимание жизни. Он не страдал преувеличенными представлениями о ценностях человеческой натуры, и потому неприятные сюрпризы не могли застать его врасплох.
VI
Либор и Бруно вернулись с гор веселые и загорелые, словно не было никакой войны. Всетинские горы и Бескиды[10] кишели партизанами, в городке почти не было штатских. На заборе Бубликовой лесопильни все прибавлялось угрожающих объявлений, сообщающих о розыске «бандитов».
Бруно уже с откровенной дерзостью ухаживал за Элишкой. Являлся, не считаясь с тем, дома ли я. Коллеги в школе провожали меня сострадающими взглядами. Меня мучила ревность так, что в минуты просветления я начинал подозревать, уж не свихнулся ли я. Ночью меня преследовали непристойные видения. Я неустанно сравнивал Бруно с собой и выносил себе самые жестокие приговоры. Бруно представал предо мной самоуверенным, образованным молодым человеком, желанным для любой женщины, а особенно для Элишки.