Ирка Бернат получил от нее привет в форме решения суда об алиментах. Счастливого отца подобная несправедливость и ненависть окружающего мира, где никто, кроме него, ничего не делает, хотя все живут припеваючи, настолько потрясли, что он окончательно опустился. Работу бросил, перестал платить за квартиру, за что был выселен. Продал и пропил мебель и перебрался в общежитие, откуда его выкинули за регулярные прогулы на работе. Потом он бродяжничал, питался объедками в харчевнях и подачками случайно встреченных знакомых. Оброс седой щетиной и грязью, производя ложное впечатление ветхозаветного пророка. Ночевал в подвалах, а какое-то время — в перевернутой вагонетке на заброшенном болденском терриконе. Шахтеры прозвали его «Кустик», так как ютился он в кустах.
В те сложные времена, в конце шестидесятых годов, никто им не интересовался.
Как-то раз мы с Королевой Элишкой столкнулись с Иркой Бернатом в загородном ресторане «На выровне». Неудивительно, что даже моя приметливая жена не узнала в нем того изысканного джентльмена, которого потчевала за своим столом вырезкой под винным соусом.
С той поры я Ирку Берната больше никогда не встречал. Вполне вероятно, что его вымыли, постригли и побрили на государственный счет. И что цели своей: ничего не делая, жить на широкую ногу — он так и не достиг.
— Вашек!
Ответа нет.
— Вашек!!
Тишина.
В последнее время этот ублюдок все чаще куда-то прячется, не помогает никакая порка. И пламя упорного молчаливого сопротивления под ударами кнута скорее возгорается, нежели утихает.
Мужик тяжело вздохнул, тяжким вздохом покорного, многострадального христианина, и направился к сараю. Возле хлева, усомнившись, приостановился. Там на стенке из красных кирпичей, заиндевевших от дыхания животных, висели два бича. Молодые березки для кнутовищ мужик долго приглядывал во время воскресных прогулок, когда обходил свое небольшое хозяйство. Он выискивал среди благородных стволиков самый подходящий, светло-коричневый и упругий, без сучков. Наметанным глазом он уже издали определял нужную березку и в нетерпении продирался через малинник. Он чувствовал себя обиженным, если оказывалось, что стволик неровный, на расстоянии он попросту не разглядел его. Зато, когда наконец попадалась подходящая, именно такая, какую он искал, мужик, покраснев от волнения, ходил вокруг нее, испытующе обследовал, прикидывал так и эдак и, несколько раз тряхнув, смотрел, как ведет себя самая верхушка. Потом торжественно сгибал деревце, осторожно прижимая стволик к земле, и доставал из кармана короткого кожушка огромный складной нож. Тонкая кора березки без сопротивления лопалась, рассеченная сильным ударом, и открывала белую плоть ядреного и терпко духовитого дерева. Осторожно, чтобы не испортить стволик, мужик обстругивал тонкие ветки. Теперь березка была уже кнутовищем. Мужик раз-другой полосовал воздух, проверяя упругость и силу удара и прикидывая, что будет, когда сыромятный кожаный ремень на конце кнутовища обременит его и уравновесит. Громко ли будет щелкать бич, когда он погонит своих волов по деревне?.. И волам тоже, думал крестьянин, наверное, нравится щелканье бича. Мужик своих волов никогда не бьет. Они тащат телегу, груженную тяжелым слежавшимся навозом, шагают ритмично, равномерно перенося с боку на бок тяжесть тела. Их копыта шлепают подорожной пыли мягко и успокаивающе.