Мужик хмуро поднялся и поплелся в хлев. Он хотел свести счеты с мальчишкой, прежде чем батрак пойдет к скотине и баба начнет вечернюю дойку.
Предположение, что холод загонит мальчишку в тепло, оказалось верным.
Мальчик примостился на соломе между двух лежащих волов. Он грелся от их равномерно дышащих тел, упираясь спиной в желоб. Когда мужик вошел, взгляд мальчика был не выразительней взгляда животных.
Первый выстрел бича мальчик воспринял равнодушно. Вол, перестал жевать и, отдуваясь, поднялся на ноги.
Мужик потетешкал в руке кнутовище и для пробы рассек пустоту, удивившись слабости удара. Потом он ударил снова. На лице и шее мальчика полосами выступила кровь. Мальчик стоял и равнодушно, словно не понимая, зачем все это, глядел на своего мучителя. Потом неторопливо протиснулся в дверь, потеснив изумленного мужика, и вышел в морозную ночь.
Мальчик тащился по глубокому снегу, сам не зная, куда и зачем. Он шел по знакомому лугу, на котором летом обычно пас коров, и вскоре набрел на полузанесенную тропку, что ведет в деревню. Добрался до пригорка. Под пригорком спокойно спала деревня. Сюда он когда-то ходил в школу. Кое-где из окошек сквозь затемнение пробивались узкие полоски света.
Мальчик остановился. В избах было тепло, это мальчик знал. Сухое, доброе тепло, но там живут люди. Людям он не верил.
Через деревню проходила дорога, она бежала по другим деревням дальше, в тот самый город, откуда мужик привез его, но там в приюте не хотят кормить больших мальчишек, и его опять отдадут, когда мужик явится за ним.
А эта женщина! Он больше не желает видеть ее. Никогда! На что она ему? Он не испытывает к ней ничего, кроме обиды; может быть, эта обида и помогает ему переносить обжигающую боль бича?!
Мальчик смотрел на утонувшие в снегу по самые крыши избы в долине и на косогорах и ничего не чувствовал. Он запахнул на груди ветхое пальтецо и, не зная, куда и зачем идти, опустился в снег.
Очнулся мальчик от громких возгласов и жгучего вкуса самогонки. Он был уже на ногах, его поддерживали два парня и вливали ему в рот что-то такое, от чего он захлебывался кашлем.
— Господи боже, — сказал один, — да это же паренек придурковатого Кунеша. Он его из приюта привел. Ишь, чего надумал — посылать парнишку в такой мороз. Мог ведь замерзнуть. Пошли, милок, не то захвораешь.
Неподалеку от дома они отпустили его — дескать, отсюда доберешься сам.
Мальчик потихоньку забрался в хлев и укрылся тряпьем и соломой.
Неимоверно прекрасная весна тысяча девятьсот сорок пятого года была для мальчика обычной. Весна как весна. На дворе стало теплей, и в хлеву, стекая по кирпичным стенам большими слезами, исчезал иней. Коровы беспокоились. Впервые выгнанные на пастбище, они буйно взбрыкивали и поддевали одна другую рогами. Крупной и спокойной Белухе в этом весеннем турнире обломили рог, но мальчика не наказали. С того дня, когда он едва не замерз на холме возле деревни, мужик стал побаиваться его. Он внезапно заметил, что у паренька широкие плечи, сильная спина, короткие крепкие ноги и угрожающе пустой взгляд серых глаз. Взгляд этот из-под низкого лба под черной как смоль челкой обжигал его. Мужик боялся, что мальчишка подожжет дом и зарежет его, как подсвинка, ночью в постели. По ночам он боялся спать, обдумывая, как бы ему избавиться от парня.