— Обещаю. Встану, приду к вам.
— Приходи, будем рады.
(Про сволочей — увы! — оказалось правильно. Один критик, которому балда Людка стала заказывать статью в этот сборник, прибежал скандалить, что ему заказывают обреченную на неиздание статью, так как составитель Белова. С такими случаями пришлось столкнуться впоследствии не ей одной. Хотя все же доносов и неприятностей в этом смысле было мало.)
* * *
— Здравствуйте, Неечка Марковна! Как жизнь? Как ваш криз? Выглядите вы очень плохо, надо беречь себя. Что решили? Я вам советов давать не собираюсь, не беспокойтесь. Я считаю, что в данной ситуации никто не имеет права оказывать ни на кого давление. Каждый решает сам и выбирает себе позицию. В конце концов жизнь есть жизнь Я вас ни за что не осуждаю. А вот ваших прекрасных друзей, которые проголосовали на активе, я глубоко презираю. Их политиканская позиция мне глубоко противна. Единственный, чья позиция мне симпатична, это О.
— Какая же у него позиция, интересно?
— Очень верная и принципиальная, на мой взгляд. Просто он говорит, что надо идти до конца.
— И он на активе голосовал против резолюции?
— На активе его не было.
— А! А теперь как он собирается идти до конца?
— Мы сегодня с ним на дежурстве говорили, и я полностью разделяю его позицию.
— Но что же все-таки?
— А то, что он тоже очень осуждает ваших дорогих приятелей из бюро, которые играли в либералов и прогрессистов, а потом проголосовали. Он голосовать не будет. Противно, я просто не могу смотреть на этих людей.
— Слушайте, а почему бы вам не пойти к Кружкову, не бросить ему в лицо трудовую книжку? Скажите ему, что вы не желаете работать в институте, где так обошлись с Пажитновым, Шрагиным и Беловой.
— Я беспартийная.
— Но вы член профсоюза и у вас есть трудовая книжка. Бросьте ее. Подайте заявление об уходе. По-моему, это будет очень принципиально. А то что же на диване орете, а сами ничего не делаете.
— Я не могу. К тому же я человек маленький. <…>
* * *
— И все-таки нельзя себя вести как ты. Это чревато опасностями. Мне ясно, что нечего здесь лежать и нужно выходить как можно скорее, пока ты знаешь, в чем тебя обвиняют, принять, получить своего строгача — и оревуар. А то завтра объявят, что ты американская шпионка и племянница Никсона…
Сочувствующая приятельница, охваченная искренним порывом страха, возмущения несправедливостью и тревоги, полагала, что открывает мне колумбов материк первозданной истины. Для меня же с первых слов ее вырисовалось то, что я уже 20 раз слышала и должна была еще 20 раз услышать, названное мною «схема А