— Цонков, — говорит он своим тонким голосом, — ты, случаем, не сменил профессию?
— А что?
— Да вот смотрю, понравилась тебе дрессировка. А между людьми и медведями, если я не ошибаюсь, есть разница.
— Ну, конечно. Я только говорю, товарищ Клисуров, что принцип один и тот же.
— Один и тот же? — Дед смотрит на него, сощурив маленькие глазки, и тоненько хихикает. — Капиталисты одно время тоже так думали. За то и получили, что полагается.
— Управление предприятием — целая наука, товарищ Клисуров.
— Папа, — смеется отец, — взвалить на тебя завод и план, — по-другому запоешь.
— План, завод, — дед не успокаивается, — великое дело! Наука, видали! Науку тоже делают люди и для людей, а не для медведей… А я говорю, очень вы, молодежь, стали ученые, думаете, что все дело в голове. А здесь-то тоже что-то есть! — он постукивает себя по груди. — Об этом вы не думаете… Если бы рабочий не принял коммунизм сердцем, коммунизм так бы и остался теорией, соображаете?
— Сдаюсь — поднимает руки Цонков. — Сдаюсь, но оставляю за собой право на возражения.
— И не думай, — говорит отец. — Не берись спорить со старым тесняком[2].
— Не буду, не буду… А, забыл тебе сказать. Сегодня опять звонил Миленков. Насчет железа.
Отец молчит. Его брови движутся, как вороновые крылья. Потом, не глядя на Цонкова, заявляет, что у него на заводе железа для оград нет и что он уже сказал об этом Миленкову. Цонков вертит в руке пустую кофейную чашку.
— От Миленкова многое зависит. Например, капиталовложения для реконструкции… смотря как он будет докладывать… А на складе есть обрезки труб, в отходах.
Отец не отвечает, но в это время раздается звонок. Он явно обрадован.
Я иду открывать. На пороге появляется доктор Енев, «наш доктор», как зовут его дома. Он сует мне длинную руку:
— Ваши дома?
— Дома, дядя Максим, проходи.
— Ты что-то похудел, парень, спать надо больше. Или любовь покоя не дает?
Он снимает плащ и проходит вперед — высокий, слегка сутулый, сухопарый и элегантный в своем старом коричневом костюме. Войдя в гостиную, делает общий поклон и садится в третье кресло. Устало вздыхает, не открывая рта.
— Я вас перебил, прошу прощения. Если хотите, чтобы я сидел смирно, дайте рюмку сливовой, домашней…
— Нашего полку прибыло, — ухмыляется дед и прихлебывает из своей рюмки.
Мама наливает водку. Доктор выпивает рюмки в один присест, мотает головой и вытирает рот тыльной стороной ладони, — совсем как батя Апостол, когда тот выцедит последнюю каплю из своей лимонадной бутылки. От улыбки на темном, словно обожженном, лице появляются новые морщинки.