Мне становится смешно. До сегодняшнего утра Ненов почти не замечал меня, в бригаде выделял только батю Апостола и Кореша. А сейчас мы словно поменялись местами, можно подумать, что грузчик — он, а начальник — я. В первый раз встречаю человека, который так изменился бы за две-три минуты. Он поглядывает в окно — подъезжаем к площади Благоева.
— Мне сходить, — говорит он, словно извиняясь. — А ты не забудь спросить. Согласен и на помощника заготовителя. Здесь, сам видишь, никакого будущего.
— Хорошо.
— До свидания, Пешо.
— До свидания.
Трамвай трогается. Вожатая в берете, сдвинутом на затылок, чтобы была видна прическа, потирает курносый нос и по-мужски орудует рычагами управления. Я смотрю на ее некрасивый профиль, некрасивый, но симпатичный, поджатые полные губы, точные движения. Я уверен, что ей, например, было бы наплевать, что я сын директора. А про батю Апостола или Кореша и говорить нечего. И даже про Шатуна, — он бы только, сказал: «Ну ты даешь… твою мать», — просто так, из учтивости, — и тут же забыл бы об этом.
А этот… Надо было сказать, что у меня отец — министр.
Вожатая поворачивается, строго смотрит на меня и сильно крутит правый рычаг.
Без фокусов, младший сержант Клисуров, только без фокусов! Будь мужчиной, если не хочешь получить три наряда вне очереди!
Так говорил мне иногда старшина Караиванов, когда у нас была стрельба по подвижным мишеням. Вообще я стрелял отлично — и из автомата, и из винтовки, и из легкого пулемета. И на тактических учениях с боевыми патронами держался хорошо. Но с подвижными мишенями мне не везло. В первый же раз правую руку будто свело и после этого почти все мои выстрелы шли в воздух, как на свадьбе. Плохо было то, что подвижные мишени вели себя как живые, — то появятся, то исчезнут, то побегут над окопом, точно настоящие солдаты, делающие перебежку. И мои пули летели или низко, или слишком высоко. Сначала старшина считал меня просто растяпой, но потом начал смотреть с подозрением и покрикивать: «Без фокусов, Клисуров! Целься на пядь впереди мишени и ниже… Так!» Так-то так, но стоило мне нажать на спуск, я снова промахивался. И чем дольше старшина стоял у меня за спиной, тем больше я мазал. Становилось просто стыдно перед начальством и перед ребятами.
Семь часов вечера. Я стою в коридоре перед зеркалом и, мысленно общаясь со старшиной Караивановым, отталкиваю Пуха, который лезет под ноги и, конечно, налепит мне шерсти на брюки. В последний раз произвожу осмотр своей внешности. Давно я не выглядел таким франтом. Будто сошел с витрины мужского ателье: костюм шоколадного цвета, белая рубашка, галстук. Пиджак чуть тесноват в плечах, — костюм сшит еще до армии, — но брюки сидят очень хорошо. Я побрился дважды, постарался пригладить темно-русую щетину на голове, насколько мог. Шрам на подбородке меня не портит, даже придает мне известную мужественность.