Фу… Ставя на плюшевую скатерть стаканчики, внезапно подумала о другом, и, оглядев комнату, спросила:
— А фотка вчерашняя, что ты брала в кладовке, не помнишь, куда я ее? Вроде взяла у тебя. Ласочка медленно выпила вино, налила себе снова и устроилась на диване с ногами.
— С этой вашей черномазой? Не знаю где. Чин-чин.
— Чин-чин… Пока Ласочка валялась, дразня Степана опущенной к полу рукой, Ника забрала стаканы и унесла в кухню. Вымыв, с легко кружащейся головой, качнулась, уронив полотенце, и поднимая, удивленно уставилась на цветной обрывок на металлическом листе, прибитом к полу у печки. На узкой глянцевой полоске был виден кусочек загорелой марьяниной руки в белых брызгах. Ника повертела полоску в руках, все больше недоумевая. Порван и выброшен в печку. Сгорел. А краешек упал и остался.
— Ника! Никиша! Едут, кажется, твои!
— Да. Да, да. Она сунула обрывок в нагрудный карман и побежала в прихожую надевать сапоги.
Фотий вывалился из машины и сразу, качнувшись, обхватил Нику, зарыл лицо в рассыпанные волосы, потерся небритой щекой о ее щеку.
Ника над его светлой макушкой неловко улыбнулась Пашке, что встал, прислонившись к Ниве, сперва театрально закатил глаза, а после подмигнул ей, и она с облегчением рассмеялась, ругая себя мысленно — ну вот уже полтора года считай вместе, а все равно при Пашке она теряется поначалу. Да и с Фотием тоже. Потому, хоть и любила сидеть со всеми вместе по вечерам, чаще в углу, слушая и смеясь рассказчикам, но больше всего любила после оставаться с мужем в спальне, болтать без всякой неловкости, любить его, слушать. И засыпать, не уставая удивляться безмерности счастья — вот я, а вот он, мы совсем-совсем вместе.
— Сделали Машке кучу анализов всяких, ногу загипсовали. Врачи там поспорили, один кричит, есть трещина, пальцем тычет в снимок, другой — не вижу, не вижу. А нога распухла, Машка сидит, ногой кверху, хлюпает, губу кусает, держится. Решили, пока анализы, пятое-десятое, пусть полежит с недельку. Пашка стервец, не остался. Пашка! Ты стервец?
— Еще какой, — отозвался Павел, идя следом и так же грохоча тяжелыми ботинками, как отец. Фотий оглянулся на сына. И снова прижал к себе Нику, на ходу спрашивая:
— Не боялась? Одна все же. В первый раз. Пистолет вспомнила где?
— Да я…
— Кормить будешь? Голодные как черти. Пашка поест, да в поселок смотается по делам, а мы вдвоем побудем. Хочешь, прогуляемся в бухту? Расшнуровал ботинки и, скинув, в носках пошел в комнату, распахнул дверь и встал. Ласочка картинно полулежала на диване, закинув руки за голову. В вырезе рубашки нежно белела шея.