— Уйди, — пробубнила Марьяна, впрочем, не вырываясь, все так же бессильно держа руки с полураскрытыми ладонями на коленках, — ты так не жила, как я, у нас в доме, там хлам один, батя совсем умом поехал, на пляже собирает, тащит, уже ходить негде. А мать только плачет. Пока вместе не сядут бухать. Тогда дерутся. Ненавижу.
— Я понимаю.
— Да куда уж.
— Но ты же с нами, Марьяш, тут твой дом. А летом номер, маленький, но ведь твой совсем. Давай попросим Фотия, пусть он будет совсем своя комната, только твоя, а? Картинки повесишь всякие. Будешь жить. Ника с тоской подумала — не то говорит, они ведь с Пашкой себе комнату делали, на двоих. Планы строили. И про Женьку тоже нельзя было, она ж аборт делала, тема больная.
— Не понимаешь ты, — в голосе Марьяны была одна безысходность, — нельзя мне тут. Вот гипс сниму и домой, там буду.
— Не понимаю, — расстроилась Ника, — Женьке нельзя, тебе нельзя.
Так говоришь, будто завтра пожар тут или землетрясение. А нам хоть можно? Ну, злишься ты на Пашку, и я городская чистенькая, а Фотий?
Если проблемы, расскажи, в чем дело? Вместе подумаем. Смуглые руки приподнялись, сцепляясь пальцами, и снова расцепляясь, мяли и щипали друг друга. Ника ждала, затаив дыхание, понукая мысленно — ну давай, начни. В коридоре яростно затарахтел телефон, и руки снова упали на колени, опустилось лицо, обрамленное толстыми черными косами.
— Да ну его, — сказала Ника, — пусть звонит. Но у крыльца затенькал звонок, захлопали еле слышно ворота, в шуме ветра послышались мужские голоса.
— Иди, приехали вот, — сипло сказала Марьяна, — и кашу поставь, пусть варится. Ника встала. Марьяна подождала, когда та выйдет и в спину снова попросила:
— Не вези пацана, Вероника, пожалуйста.
Фотий вкусно пах ветром, морозцем и бензином, топтался в прихожей, снимая тяжелые ботинки, облапил Нику, привычно целуя в макушку и через ее голову переговариваясь с Пашкой, сказал:
— Через пару дней оттепель. Все развезет. Что решила?
— Поеду, — вздохнула Ника, — печку опять же…
— Отвезем, да. Завтра и поедем тогда. Паша, я верно, переночую, вернусь в обед. Вы уж тут…
— Да хорошо, хорошо! — недовольно отозвался Пашка и прошлепал в гостиную, откуда сразу же замурлыкал включенный телевизор. В кухне Марьяна громыхнула кастрюлей. Фотий ухмыльнулся, но встретил Никин взгляд и вопросительно поднял брови. Она, вешая его куртку, пожала плечами и отрицательно качнула головой.
Ужинали молча, изредка перекидываясь дежурными словами. И после ужина Пашка снова ушел в гостиную, закрыв за собой дверь. Ника помогла Марьяне с посудой, пока Фотий курил, просматривая привезенные газеты и сводя светлые брови над размытыми фотографиями и черными жирными заголовками. Снежок неутомимо скребся в стекло, царапался, будто просил, чтоб впустили. Мирно гудела жаркая печка. Так хорошо, подумала Ника, вешая полотенце, тепло. И так плохо без смешных пикировок, вечерних рассказов и громкого смеха. Так хочется, чтоб все вернулось обратно. Но не возвращается. И потому еще сильнее хочется к Женьке, поспорить с мамой, потрепаться с Васькой и Тиной.