— Шпала это Инка у нас — Шпала. Метр восемьдесят, между прочим! И ничего, в нее полкласса влюблены пацаны, слюнями капают. Лезут в раздевалку, подсмотреть, как Инка на физ-ру переодевается.
— Угу. Твоей Шпале тока бабочки-цветочки, она же с теми пацанами не знает, что делать. Ей хоть два метра рост.
Ленка не стала тогда дальше спорить. Такой вот был у ее сердечной подруги пунктик, когда лет в четырнадцать она вдруг переросла Ленку сразу на пятнадцать сантиметров. И с тех пор без всякой жалости отвергала попытки знакомиться мальчиков, если те были одного с ней роста. Может быть, она и в Ганю влюбилась, потому что тот вполне высокий пацан, предположила Ленка и улыбнулась дурацкой догадке. Если любовь, разве же важно, какой рост. Хотя Рыбка иногда вобьет себе в башку, самое что ни на есть дурацкое, и фиг переубедишь.
Сейчас Ленка переступила сапожками, разглядывая черные кожаные двери, обитые тусклыми бронзовыми гвоздиками. Вздохнула. На блестящей табличке красовалась надпись «директор школы № 13 Маковецкая Л.П.»
Не к месту вспомнила, на втором этаже такая же табличка на двери в хим-кабинет. И на ней написано «преподаватель химии Орехова Ж.П.». Разумеется, как всем Жаннам Петровнам, Ореховой Ж.П. не повезло с инициалами, и табличку давно сняли, потому что вечно там приписывали фломастером буковки «о» и «а».
— Звени, отваги колокол! — заорал нестройный хор голосов из приоткрытой двери актового зала и Ленка вздрогнула.
Рявкнул баян, и раздраженный голос Петра Василича остановил пение:
— Какой гиколокол, тоже мне, робертины лоретти! Паузу делайте, артисты погорелого театра, па-у-зу! И раз-два-три!
— Запомните их имена! — разорялись певцы, — любовь! Комсомол. И весна!
Ленка еще раз вздохнула, с усилием открывая тяжелую дверь. Ей кивнула из-за пишущей машинки секретарь Оля по прозвищу Карамеля, поправила на плечах пуховую розовую кофточку. Ленка открыла еще одну дверь, зашла, вытягивая руку и неловко прикрывая ее за собой.
— Садись, Каткова, — равнодушным голосом сказала директор.
Неяркое с этой стороны солнце нехотя просвечивало взбитые башней волосы, такого же цвета, как шкафы в кабинете — фальшивого красного дерева. В тени белело массивное лицо, утопленное подбородком в высокий пуховый воротник серого джемпера. Темные глаза смотрели без всякого выражения. Ленка ни разу и не видела на лице директрисы никакого выражения. Даже когда та приходила в вестибюль на школьные танцы, которые по молящим просьбам десятого «А» устраивались после торжественных праздничных вечеров, посвященных торжественным датам, мерным шагом подходила к колонкам в углу и, выдергивая шнур, говорила металлическим голосом: