На мостике, перед уже светлеющими иллюминаторами, что распахивали квадраты стекла на нос и переднюю палубу, в кресле дремал вахтенный штурман, по обычаю махнул над головой ладонью — привет, вижу, не сплю.
Андрей прошел в штурманскую, встал над расстеленной пустой картой. И, держа чашку над желтоватой плоскостью, закрыл глаза.
«Аякс» мерно качался, иногда встряхивался, ловя бортом непосчитанную внеочередную волну. Потом снова пускался в мерную качку, за полгода тело привычно реагировало, удерживая равновесие. И чашка бережно качалась над белой пустотой, не наклоняясь и не опрокидываясь.
Через несколько минут Андрей с досадой и внутренней неловкостью открыл глаза, тоже мне, магистр-колдунист, крыша едет у тебя к концу рейса. Шагнул назад, уже стараясь правильно держать чашку, чтоб не разлить.
«Ами-денета», гулко сказала ему голова, вступая в совершаемые одновременно крошечные события, слипающиеся в один плотный тяжелый комок…
— Андрюха, я спросить хотел… — в унисон странному слову стукнул в уши голос штурмана Генки.
— Аппп, — рыкнула снаружи волна, плашмя ударяясь в борт и укладывая судно набок.
— Черт!
Генка стоял рядом с Андреем, оба глядели на кляксу, блестящую коричневым глянцем.
— Спаскудил, — резюмировал вахтенный, отбирая чашку с остатками кофе, — чего возил над бумагой? Поставил бы сперва. Теперь вот новый лист. Этот унеси, а то кэп разволнуется. То ж с его запасов, качественная какая.
На мостике звякнуло, потом зазвенело требовательнее. Генка поставил чашку на полку, в выемку. И выскочил, притянув тяжелую дверь.
— Ами, — сказал Андрей, ожидая внутренней ухмылки, стеснения, или тревоги за свои новые занятия-игрушки (не зря мужики говорят, к концу рейса и крыша поедет), но внутри все мягко согласилось с правильностью слова, — де-нета. Ами-денета. Нет. Ами-Де-Нета.
Он подвинул к себе купленный на барахолке письменный набор, обычный, сувенирный, с резной чернильницей, заточенными палочками, кистями и брусочками сухой краски. Повозил в чашечке, там оставались еще разведенные накануне чернила.
«Как же я напишу, буквы, слова. Там остались, на той карте».
Но он отогнал от себя мысль, да все мысли, кроме мерного повторения тройного слова, в котором — пять певучих слогов и три заглавных буквы, той самой вязью. Наклонился, растопырив локти, высунул язык, как старательный школьник. Ами-Де-Нета…
Ами, первое слово вывязалось само, встало, длинное и упругое, как тулово домашней змеи, когда та свивается на краю постели. А-а-а-м-ми.
Де. Встало следом, держа первое, будто положило на него ладонь — чувствовать кончиками пальцев. Д-де. На письме намного длиннее, чем звучало в голове, но так и нужно, понял Андрей, надо рассказать все, что оно говорит коротко и поет длинно, а еще, что чувствует оно само и что чувствуют те, кто его слышит…