Эмма обошла Ирку, как обходят елку, осматривая игрушки и подарки. Присела, проводя пальцами по икроножной мышце, поднялась, кладя руки Ирке на спину и продавливая в нескольких местах. Снова раскрыла тетрадку, там, где самые первые фотографии.
— Вилис не может тебя сразу к сдаче нормативов. Должна походить к нам. Хотя я понимаю, тебе оно будет не нужно и скучно. Но — полгода минимум. После получишь допуск. А пока…
У нее сморщился короткий нос с немного распяленными, будто принюхивалась, ноздрями.
— Мне расскажешь? Если бы я пришла, а ты тренер. Что посоветовала бы?
— Да, — с огромным облегчением ответила Ирка, неловко осматривая широкие мужские плечи и коренастую фигуру, — конечно, Эмма Петровна.
И замолчала, испугавшись, что неверно запомнила отчество.
— Просто Эмма, — та махнула рукой с короткими пальцами, — то я разожралась за зиму, потому выгляжу, как тетка. Тетка с мускулами. А ты вон, статуя, будто тебя из мрамора резали. Микеланджело какой. Офигительно выглядишь, Ира. Ходить будешь в мою секцию, я гимнастику веду. За полгода тебе нужен разряд, поняла? И лучше бы еще по какой классической дисциплине. Допустим, легкая атлетика, но то порешаем.
Она так легко сказала это слово. Офигительно. И Ирка, сначала привычно вздрогнув, почувствовала, как слово еле-еле, на крошечное, в тончайший волосок, расстояние, отклеилось от ее каменного горя, чтоб, может быть, когда-нибудь, стать просто словом, самим по себе.
Задница ныла, под сухой короткой травой прятались мелкие камушки, впивались через тонкие джинсы. Болели пальцы ног, упираясь в носки кроссовок. И вообще, сколько можно сидеть, пялясь на горизонт, который сегодня подрядился показывать ей картинки из прошлого. Это все сон виноват, решила Ирина, напрягая ноги, чтоб подняться, и придерживая пакет, чтоб не уехал вниз. Улыбнулась, снова вспоминая решительное Тонино «позови». Вставая, прокашлялась, сказала негромко, прислушиваясь к своему голосу:
— Андрей?
И чуть не упала, теряя равновесие, когда снизу раздался мальчишеский голос:
— Не. Это я, Вадик.
Над щеткой травы показалась взъерошенная голова, блеснули очки на маленьком носу. И снова пропала. Ирина наклонилась, кровь горячила щеки краской стыда.
Вадик примостился на еще одном уступе, пониже и очень узком. Сидел, прижимаясь спиной к сухой глине обрыва, а ноги в школьных брюках болтались над десятком метров воздуха и мелководьем.
Даже не смягчит, холодея подумала Ирина, если свалится вдруг. Разобьется о песок, под мелкой водой. Испуг заставил забыть о стыде.
— Руку давай! С ума сошел, торчишь тут. Что мама скажет?