Однажды ощущать его рядом сделалось так невмоготу, что Ирка ночью вышла в кухню, залезла в аптечный шкафчик и вытащила запасы маминого корвалола. В каком-то детективе она прочитала о том, как травились дамы барбитуратами, просто вот так — выпивали и засыпали навсегда.
Маслянистой жидкости с резким запахом мяты хватило на половинку небольшого стакана. Ирка развела корвалол водой из-под крана и махом выглотала побелевшую туманную жижу. Ушла в комнату, села на краешек постели, которую всю занимал голый Артур. Лежал, раскинув ноги, одна — согнута в колене, руки за головой, так что красивый подбородок почти упирается в грудь с темными волосками. Не сводя с него глаз, нащупала в ящике тумбочки старый медицинский скальпель, которым в детстве резала колбасу из пластилина. И нажимая, плавно провела по запястью. Промахиваясь, резанула еще раз, рядом, и еще раз. Свесив голову, тупо смотрела, как стекает кровь, собираясь на кончиках пальцев тяжелыми каплями. Потрясла рукой, пьяно удивляясь, что крови мало и течет не торопясь, словно нехотя. И вдруг разом протрезвела от внезапной ненависти к Артуру. Ушла в ванную, волоча за собой один раз надеванные колготки, сидела там, тихо рыдая, чтоб не услышала мама. Намочив колготки ледяной водой, наматывала их на запястье, подставляла руку с тугим комком под струю воды, следила, как бледнеют красные кляксы, становясь розовыми, почти уже прозрачными. А потом, одной рукой вымыв стенки ванной, качаясь, ушла к себе, упала ничком на постель, откидывая забинтованную колготками руку. И заснула, как умерла, без видений и голосов.
— Уже утро? — спросила хрипло, моргая на мамин силуэт в сумраке.
Та убрала ото рта белое, комкая и развертывая платочек, поправила на Иркиной груди простыню.
— Вечер, Ирочка. Бедная ты моя. Доктора не помнишь?
Ирка выпростала руку, закрыла глаза, маясь стыдом и страхом. На запястье красовалась аккуратная марлевая повязка, под ней кожу тянуло, наверное, пластырь наклеен.
— Нет.
— Он просил, чтоб пришла. Поговорить. Когда совсем… протрезвеешь. Ты что, ты правда хотела одну меня оставить? Чтоб уж совсем, да?
— Он тупой. Я не хотела, мам. Прости. Я…
Она секунду подумала над словами матери. Протрезвеешь? Они не поняли, что пыталась отравиться. Тоже мне, донна-мадонна. Барбитураты.
— Я напилась. Нечаянно. Ну и…
— Ирочка…
— Я не хотела. Правда. Глупости это все.
Ирка снова хотела спать, ужасно сильно. Рассказанный доктор маячил в памяти размытым пятном, вертел руку, что-то гудел успокаивающе, распяливал жесткими пальцами Иркин глаз, светя в него. Кажется, вливал что-то в глотку, а оно выливалось. Звенело в ведре. Кажется, Ирке стало весело, и она пыталась рассказать, как смешно — она рыгает, так мелодично. Звенит. Но мама сказала «поспи», и она послушно и радостно подчинилась, успокоенная тем, что кто-то заботится о ней, и ничего делать не надо.