Старик молча смотрел, ожидая продолжения. Тряпка свисала с жилистой коричневой руки, как мертвая кошка.
— Цветы. Я просто спросить хотел. У вас ирисы.
— Чего? — брови приподнялись на запеченном солнцем морщинистом лице.
— Петушки, — поправился я, — у забора там. Мне показалось, бордо… э, красные растут? Смешно, да? Я просто тут жил, в детстве, и…
— Звать как? Не Петровкиных сын?
— А? Нет, я не тут, в другом районе совсем. На пятом Самострое. Неважно. Просто увидел цветы, никогда не видел, чтоб — красные. Именно ирисы, петушки которые. Хотел спросить.
— Так спрашуй.
— Я и спрашиваю! — я сердито посмотрел в невозмутимое лицо, похожее на растресканную глину, — зайти можно? Посмотреть поближе.
Старик молча распахнул калитку и отступил. Сказал мне уже в спину отрывисто:
— Орлик не укусит, цепь короткая. По дорожке иди.
Шарик, оказавшийся Орликом, гремел цепкой, взлаивал и рычал, показывая десны, но, когда я прошел дальше, умолк и стал клацать зубами, выгрызая из лохматой шерсти блох.
Я шел мимо парадного строя тюльпанов. Невероятно алых и пронзительно-желтых. Миновал растрепанные кусты пионов, утыканных такими же растрепанными огромными цветами. Розовыми и белыми. Дорожка вильнула мимо уже знакомого погреба, похожего на запертую хоббичью нору. И уткнулась в забор, разукрашенная орнаментом черной тени. На границе тени они и росли, среди расступившихся белых и синих собратьев.
Я сначала стоял, разглядывая. Потом подошел совсем близко и присел на корточки, приближая глаза к самым лепесткам. Она так же сидела тут, подумал и забыл, утекая вслед взгляду, приглашенному правильными, пугающе совершенными изгибами.
Несколько цветков среди толпы светлых привычных. Красные, конечно, никакое не бордо, базовый красный цвет без малейших примесей и оттенков. Не алый и не розовый. Не густой оранжевый. И не малиновый, отливающий алым на солнце. Просто чистая красная краска. Густая, как артериальная кровь, темнеющая в изгибах и снова яркая на солнце. Изогнутые широкие лепестки не отпускали взгляд, принуждая забираться в самую сердцевину. И это казалось нескромным. Потом — совсем уж бесстыдным. Цветок такой формы, подумал я, вставая и поправляя в кармане телефон, чтоб не выпал, не должен быть такого цвета. Это уж чересчур. Может, потому они редкие? Эта вызывающая вывернутость, такая — приглашающая. Интересно, что думает дед, когда глядит на них? Видит, или возраст уже не тот? А девочка? С виду ей не больше четырнадцати.
Из-за деревьев, где стоял дом, послышался вдруг смех, легкий, быстрый. И смолк, будто на него шикнули.