Губернатор, до которого уже дошли слухи о брошенном в темницу адвокате, спешно отправил в Недец с конным нарочным письмо, в котором дружески советовал Иштвану Понграцу немедленно отпустить на свободу заточенного в замке адвоката (хотя и у него, губернатора, душа радуется, когда этим обдиралам приходится солоно); но все дело в том, что министр ждет доклада и он, губернатор, хотел бы изобразить все дело так, будто никакого заточения и в помине не было, а была лишь веселая шутка в духе старых времен, когда человека против воли удерживали в гостях, и вышеупомянутый адвокат в настоящее время в замке Недец уже не находится.
Граф Иштван, получив письмо, перечел его несколько раз. Он уже вставал с постели, но был еще очень бледен, и в мутных глазах его сквозил несвойственный ему страх.
Напрасно гусар комитатской управы битый час ожидал под стенами замка, сидя на горячем коне.
— Ты не собираешься писать ответ? — напомнил наконец о нарочном Пружинский.
Граф вздрогнул и в недоумении пожал плечами:
— Что же я ему отвечу?
— Сперва я должен знать, в чем дело.
— Ты наглец, Пружинский. Не скажу я тебе, что там написано. Когда собаки лают, бог спит. В такую пору надо ходить на цыпочках.
Взор Иштвана блуждал по портретам предков, висевшим на стене. Речь его становилась все более бессвязной.
— Меня преследуют, Пружинский, — заявил он и скомкал письмо, потом, повернувшись к предкам, закричал на них: — Ну, чему, чему вы удивляетесь, предки мои?!
— Ты очень возбужден, Иштван.
— Чепуха! Дай мне карандаш, Пружинский! Поляк подал карандаш и лист почтовой бумаги.
— Ха-ха-ха! Вот потеха! Я говорю: "Подай мне карандаш", — вместо того чтобы потребовать меч! Что за век! Все посходили с ума. Но так должно быть! Да, Пружинский, знаешь, что мне приснилось сегодня ночью: подошел ко мне седой, бородатый старик, наклонился над кроватью, положил на сердце руку и говорит: "Остановись!" И с той минуты сердце мое в самом деле остановилось, оно больше не бьется!
— Что ты выдумываешь, быть не может.
— Посмотри сам, пощупай, Пружинский, — сказал граф, расстегивая жилетку.
Пружинский засунул руку под жилетку графа и стал божиться, что сердце Понграца превосходно работает, будто мельничный жернов в высокую воду.
— Неправда. Ты меня обманываешь. Поклянись! Пружинский произнес полный текст официальной присяги, чтобы успокоить графа, но Понграц с убитым видом покачивал головой:
— И все-таки оно больше не бьется.
— Не думай об этом, дорогой граф. Думай лучше о чем-нибудь другом. Лучше напиши ответ.
— В самом деле, надо ответить.