к тому же единственной, из-за которой он в своей жизни страдал (два года заключения в тюрьме Куфштейн).
— Сшейте вот по этому образцу, — приказал он портному и для полного сходства заказал ему даже фригийский колпак. Несомненно, в этом поступке Блази была и доля тщеславия: с одной стороны, он хотел продемонстрировать свой тонкий вкус, а с другой — показать женщинам, какого великолепного мужа они потеряли в его лице.
Портной Лимпа, осмотрев и обмерив Эстеллу, за утренней кружкой пива весьма неодобрительно отозвался бургомистру об актрисе:
— Трудно из нее сделать что-нибудь.
Пока Лимпа шил платье, адвокат прислал Блази письмо, где сообщал, что ему удалось сговориться с Ленгефи.
"В следующую пятницу, — писал он, — директор вместе с "членами магистрата" прибудет в Жолну, так что в субботу уже можно действовать. Этот висельник Ленгефи здорово меня обобрал, к тому же мне придется эти дни кормить всю труппу; но не беда, лишь бы был прок".
Получив это доброе известие, Блази тотчас же сел за послание графу Иштвану Понграцу:
"Настоящим уведомляем, что поскольку ваше сиятельство считает Аполлонию Трновскую своей заложницей, магистрат города Бестерце изъявляет готовность выполнить вашу волю и возвратить вам в следующую субботу бежавшую из замка девицу Эстеллу, которую удалось наконец изловить".
Граф Иштван, сидя на корточках на ковре среди комнаты, играл в карты (вероятно, опять с богом), когда часовой, стоявший на воротах замка, принес ему это послание Блази; гонцу он приказал подождать за воротами, так как Памуткаи строго-настрого запретил впускать посторонних на территорию замка.
Граф вскрыл письмо, прочел, долго молча смотрел на него, потом, отшвырнув карты в сторону, вскричал:
— Проиграл! Придется платить!
Часовой вытянулся перед ним и замер на месте в ожидании ответа, но граф, не замечая его, обессиленный, упал на диван. На лбу у него проступил пот, глаза закатились, жилы на висках вздулись, и лицо стало похоже на карту, изрезанную синими прожилками рек.
— Мне можно идти? — робко спросил часовой.
— Нет, стой! — крикнул граф, затем пристально посмотрел на него, похвалил: — Хорошо стоишь, красивая у тебя выправка. Стой так и дальше!
С этими словами он сам покинул комнату и, пройдя по коридору, неожиданно отворил дверь в покои Аполки. Девушка в окружении двенадцати маленьких фрейлин сидела у большого стола за полдником. Картина эта напоминала знаменитую "Тайную вечерю", только вместо бородатых апостолов над столом склонилось двенадцать розовощеких мордашек, нежных и юных, как распускающиеся цветы. Девочки весело смеялись, а Аполка, засучив рукава зеленого бархатного кунтуша, чтобы их не замарать, брала на палец сажи с тарелки и малевала своим фрейлинам усы: У двоих усы были уже готовы, что и вызвало бурные взрывы веселья. Завидев графа Иштвана, девочки, испуганно завизжав, разбежались, как голуби от коршуна. Одна лишь Аполка поспешила ему навстречу, ласково, приветливо и весело улыбаясь.