– Да умолкни ты! – рявкнул Удинаас и ткнул палкой в костер. – Сам иди и растворяйся в этих руинах, сколько захочешь.
– Кроме тебя, все спят, друг мой. А что до сих руин, то я уже в них бывал.
– Подобные игры доведут до безумия.
Молчание.
– Ты знаешь то, что не должен знать.
– Хочешь, поделюсь? Провалиться в камень легко, а вот выбраться из него… Там, в лабиринтах, легко потеряться, а воспоминания подомнут тебя и раздавят.
– Это ты во сне узнаешь, ведь так? Кто говорит с тобой? Назови мне своего зловещего наставника!
Удинаас рассмеялся.
– Как же ты глуп, Сушеный. Какой наставник? Это все лишь мое воображение!
– Не верю.
Спорить не имело смысла, и Удинаас уставился в костер, вслушиваясь в убаюкивающий треск. Он устал и хотел спать. Лихорадка прошла, кошмарные видения, питавшие бред, растворились – ушли, как моча в мох. Сила, которую я ощутил в тех мирах, – иллюзия. Ясность – обман. Все пути через грядущее ведут в тупик. Следовало догадаться.
– Эти развалины принадлежат к’чейн на’рукам.
– Ты все еще здесь, Сушеный? Чего тебе надо?
– Когда-то здесь было плато, на котором стоял город Короткохвостых. Теперь, как видишь, оно расколото и не осталось ничего, кроме ужасных плит, наваленных друг на друга, сколько бы мы ни спускались вглубь. Ты почувствовал? Скоро мы дойдем до центра кратера и там увидим, от чего погибло это место.
– Руины помнят холодную тень, – сказал Удинаас. – Затем – удар. Тень нахлынула на них, Сушеный, предвещая конец света. А удар последовал из тени, так?
– Ты знаешь то…
– Глупый дух, ты будешь меня слушать или нет?! Мы поднялись на это плато, думали, что дальше пойдем по ровному, а оно оказалось как замерзшая лужа, в которую бросили тяжелый камень. Вот так – плюх! – и края завалены внутрь. Мне не нужны никакие тайные знания, Сушеный, чтобы это понять. Что-то упало сюда с неба – метеорит ли, летающая крепость ли, неважно. Мы вот уже несколько дней бредем по пепелищу, под которым скрываются древние снега. Пепел и пыль разъедают снег, как кислота. А в руинах все развалено, взорвано и опрокинуто. Сначала наружу, потом – внутрь. Как будто земля под ними вдохнула, а затем выдохнула. И чтобы все это понять, Сушеный, достаточно посмотреть. Просто посмотреть – и все. Так что хватит нести эту мистическую околесицу, ладно?
Эта гневная речь разбудила остальных. Плохо. Могли бы поспать еще чуть-чуть. Удинаас послушал, как спутники шевелятся; кто-то закашлял, отхаркался. Кто? Сэрен? Кубышка? Бывший раб едва заметно усмехнулся.
– Твоя беда, Сушеный, в том, что ты невесть что себе надумал. Вот уже многие месяцы ты преследуешь меня, а теперь думаешь, что пора бы выжать из всего этого пользу, и поэтому пичкаешь сломленного раба мудрыми откровениями. Однако я сказал тебе тогда, повторю и сейчас: я никто, и звать меня никак. Понимаешь? Я просто человек, у которого есть голова на плечах, и иногда я ею думаю. Представь себе, думаю, потому что мне не нравится быть дураком. В отличие, пожалуй, от большинства – большинства летери, во всяком случае. «Я дурак и горжусь этим» – девиз, достойный имперской печати. Неудивительно, что я оказался таким никчемным для них.