Шар между тем замкнул круг и повис опять над гаражами, против окон дома, тяжко подрагивая, словно полный воды куль. "Саш, а он может... " начала было тихо тетя Светлана, но тут что-то стряслось с шаром. Как от толчка вдруг рванулся он прочь, пролетел, увертываясь от осин, над болотом и со всего ходу въехал в ствол византийской сосны, в самый центр его, под крону. Вероятно, удар был страшен. Шар разорвало, он плеснул во все стороны огненной кляксой, и хотя в последний миг кто-то успел подменить громовой раскат залпом детских хлопушек, однако клуб дыма, густой и темный, вырвавшись из него, пополз вверх по коре, цепляясь за ветви. Дозорский ждал, что сосна рухнет. Мгновение ему казалось, что ее недвижность - лишь миг перед обвалом. Hо время шло, дождь рвал дым, гром валил камни где-то уже вдали, за лесом, и внезапное солнце, нырнув в щель на западе, хлестнуло снизу, через полнеба, по желтой изнанке туч. Сосна даже не дрогнула. Дождь тотчас поредел. Дым отнесло и развеяло, и уже опять дядя Александр курил в распахнутое настежь окно, на улице звенели голоса, машины расплескивали муть невостребованного потопа, в дверь Элиной квартиры стучали, и тетя Светлана шла открывать, а Дозорский, обмягший и сонный, безмолвно плелся за ней вслед, уже твердо зная, что это наконец его мама и что сейчас он пойдет домой. Гроза кончилась.
Час спустя, на закате, наевшись и разомлев, он лежал у себя в гостиной на спине, удобно подоткнув шитый край подушки себе под голову, и лениво протягивал ноги вдоль дивана для гостей, его излюбленного места дневных почиваний. Только что перед тем вынутые с помощью одеколона и иглы занозы оставили у него в пальцах приятную саднящую боль, солнце пускало по комнате зайчики, радужные пятна отражались в темных глубинах полировки, наводя на стены и пол сумеречный уютный свет, и, вдыхая сквозь дрему душистый аромат, рассеянный в воздухе и не вовсе еще улетучившийся через открытый балкон, Дозорский впервые с тех пор, как испугался грозы и побежал, вспомнил мимоходом о Хрюше. Помыслил он о нем, правда, лишь слегка, наряду с другими, посторонними Хрюше, но тоже сонными и легкими, приятными ему предметами, как то: Эля, подарки ко дню рождения (он чуть было не потерял сегодня от страха свое ведро и совок, которые потом все же счастливо нашлись у него под дверью, хоть он и не помнил, каким образом принес их туда); но Хрюша теперь предстал перед ним в мученическом ореоле собственного неблагополучия, слишком и без того ему известном, и Дозорский лишь с жалостью подумал о нем, что вот, может быть, он сидит теперь, после трепки, где-нибудь в углу, куда его имели обыкновение ставить за любой пустяк, в том числе и за поход на болото, и даже понятия не имеет об этом полном, наружном и внутреннем вечернем покое, от которого Дозорскому самому делалось уже отчасти скучно. Он зевнул. Скитания помыслов подвели его как раз вплотную к Кириллу, однако о Кирилле он думать не захотел и, перевернувшись со спины на бок, лицом к стене, прищурил глаза.