Так было и на этот раз. Забродин сверил и отнес в контору документы. Потом отправился в ресторанчик, разделенный на две части — для солдат и хиви. Хоть и служат они в одной армии, но далеко не равны.
— Ариец и славянин — между ними пропасть, как между органной музыкой и балалайкой, — любил пофилософствовать начальник школы подполковник Краузе.
Две кружки приличного пива, тут немцы — мастера, привели Забродина в умиротворенное состояние. Ему оставалось пройти три километра до школы.
На выходе из ресторанчика он снял с вешалки серую шинельку, натянул пилотку с черепом. И отправился в обратный путь. В голове было легко и пусто.
Шел по улице, не особенно глядя по сторонам. И вдруг ощутил накатившую волну — опасность!
Резко обернулся. Но больше сделать ничего не смог. В спину ему уперся ствол.
— Стой, сука! — прошипели над ухом.
Жесткие сильные руки взяли его за локоть.
Недругов было двое. Они толкнули Забродина в маленький проулок, зажатый дощатыми сараями. Там ждал еще один.
Уже вечерело. Но Забродин смог рассмотреть нападавших. Люди как люди — по виду то ли мастеровые, то ли крестьяне. Морды небритые, глаза недобрые. Доверия не вызывают.
— Ну, шо, тварь фашистская? — спросил широкоплечий здоровяк в пузырящихся на коленях ватных штанах и телогрейке. — Це твой последний час пришел!
— Вы кто?
— Карающий меч. Партизаны. Слыхал?
«Вот только вас мне и не хватало», — со злостью подумал Забродин.
И тут же ему врезали сбоку по шее так, что он упал на колени. Потом впечатали в бок сапогом. И он поплыл, слыша над головой:
— Ты из психбольницы? Со змеиного гнезда? Вот и расскажешь, чем вы там дышите…
— Ух ты, вот это я вовремя! — с порога довольно хохотнул Казимир Юркович — симпатичный вихрастый высокий парень в сером военном бушлате без знаков различия. Форму ему выдали во Владеческой разведшколе, как гражданскому водителю.
Радовало глаз, что стол в доме дамы его сердца сегодня накрыт богато — с самогончиком, колбасой, квашеной капустой.
Степана Казимир знал по прошлым его визитам как родственника Марфы. Они пожали друг другу руки. А я представился:
— Николай Игнатьев, здесь по делам службы.
— Тоже родственник? Что-то у Марфуши многовато родни. А меня, бедного, и пожалеть некому, — хохотнул он.
— Ничего. Мы пожалеем, — заверил я.
— Если еще и рюмочку нальете… А что празднуете?
— Так это твой праздник, а не наш.
— Это какой? — вопросительно посмотрел на меня шофер, присаживаясь на скрипучий стул.
— Вступление в ряды белорусских партизан.
— Что?! — Казимир стал приподниматься, но стальные лапы Степана вдавили его в сиденье стула.