— А ты не допускаешь мысль, что мне надоело быть «пудельком»?
— Допускаю. В свое время она хотела сделать таким пудельком меня.
— И?
— И с тех пор она меня ненавидит. Опять-таки, в ее понимании. На самом деле и ее любовь, и ее ненависть — игра. Игра в любовь, игра в ненависть. Игра в куклы. Дети играют в куклы. Дети ломают куклы.
Мне показалось или в голосе Гилберта появилась горечь? Он продолжает.
— А когда появился ты, так на меня похожий, возродилась мечта о Гилберте-пудельке. Да! Ты не знаешь, но изначально она задумала игру, игру, чтобы больнее ударить меня.
Я молча угрюмо усмехнулся в ответ. Игра… Перед глазами встал темный дом и в окне одинокая тусклая лампа. Игра… Дети ломают куклы…
— Но девочка заигралась, Клайд. И получила сполна, любовь, чувства, яркие эмоции, романтику. И теперь она получит боль. Наверное, первую настоящую боль в ее беззаботной пустой жизни.
Гилберт заговорил горячо и тяжело, как будто вынося приговор.
— Что же, это будет справедливо.
А у меня перед глазами так и стоит окно и в нем силуэт Роберты. Она сидит одинокая, брошенная на позор, отчаявшаяся. Уже приговоренная к смерти… По щеке ее стекает слеза. Она ждет. Ждет. Да, Сондра ни в чем не виновата, но это будет справедливо. Знал бы Гил, насколько он сейчас прав…
— Да, Гилберт, это будет справедливо.
— Хватит ли у тебя духу, Клайд? Она возненавидит тебя. Она будет ненавидеть нас обоих.
— Мы справимся.
И я протягиваю ему руку. Он несколько мгновений неподвижно смотрит на неё. Руку не убираю, держу твердо, глядя в глаза. Ответный взгляд остается ледяным, но он протягивает руку таким же твердым жестом.
— Не друзья. Запомни это.
— Запомню.
— Иди сейчас домой, завтра начинаем перестройку твоего отделения.
— Гилберт…
— Да?
— Я не приду на обед в эти выходные, не затруднит дипломатично передать дяде?
Он несколько мгновений смотрит мне в лицо, раздумывая. Коротко кивает, резко разворачивается и уходит, через минуту мимо меня пронесся синий автомобиль, успел заметить мертвую хватку пальцев на руле и сжатые губы. Глаза как будто смотрят в прорезь прицела.
Тишина в комнате. Роберта держит чашку двумя руками и задумчиво смотрит на меня.
— Он страшный человек, Клайд. Я боюсь.
— Он несчастный человек, милая. Он испытывает боль. Он знает, что такое страдать.
— Все равно… Страшно…
— Иди ко мне…
Берта нерешительно оглядывается, медленно ставит чашку на стол. Вижу ее смятение, посерьезневшее лицо.
— Устала ты на стуле сидеть, давай ляжешь, а я посижу рядом.
С явным облегчением она вздохнула и улыбнулась, начала собирать чашки и тарелки. Встал и попытался ей помочь.