Ни языка ни одного толково.
Зато по части бранных слов и мата
Заткну за пояс запросто Баркова.
Ни няни не имел ни гувернанта.
Сызмала хлеб мой скудный был и горький.
За все дела — погоны лейтенанта,
И те пока еще лежат в каптерке.
Так пусть калибр моей поэмы плевый
(Я даже не Кумач, не то что Пушкин),
Зато убьет не пистолет кремневый
Меня
противотанковая пушка.
……………………………..
Проснувшись, я мечтаю об отбое,
Но в краткий миг пред тем, как в сон свалюсь,
Я вспоминаю о последнем бое
И будущих поэтому боюсь.
Боюсь за жизнь солдат мне подчиненных
(Что свяжет нас в бою — трос или нить?),
Боюсь, раненьем дважды обожженный,
Что не сумею трусость утаить.
Боюсь, хотя последовавшей боли
Я даже не почувствовал в пылу.
Боюсь атаки в городе и в поле,
Но более всего — сидеть в тылу.
По сердцу холод проползает скользкий,
И я постигнуть не могу того,
Что вступят танки в Могилев-Подольский,
А среди них не будет моего.
…………………………….
Последний раз
в курсантском карауле
И снова в смерти
сатанинский свист.
Я поклонюсь
своей грядущей пуле.
Я не герой,
хотя и фаталист.
На сотни лет
во мне предсмертных стонов,
На тысячи
искромсанных войной.
Я припаду к Земле
низкопоклонно:
Не торопись меня
как перегной
Впитать в себя.
И не спеши стараться
Вдохнуть меня
в травинку или в лист.
Мне не к лицу
трусливо пригибаться.
Я не герой.
Я только фаталист.
………………………
Мой товарищ,
не странно ли это,
Годовщину
в тылу отмечать?
Скоро снова
чирчикское лето.
Но не нас
оно будет сжигать.
Нам пришлепнут
с просветом погоны.
Нас назначат
на танк иль на взвод.
И в привычных
телячих вагонах,
Словно скот,
повезут на завод,
И вручат нам с тобой
экипажи.
Но сквозь жизнь,
как блестящая нить:
Удалось нам
в училище даже
Человека
в себе сохранить.
…………………
Апрель 1943 — февраль 1944 г.