Катя не ответила, притворившись спящей. Утром она сготовила старику обед и ушла на работу.
Весь день ей было легко и весело. На овощной базе шла подготовка к приему овощей, и все рабочие сколачивали привезенные из магазина ящики.
После обеда экспедитор райисполкома Гаршиков, молодой неженатый парень, привез машину тары и стоял, щурясь на солнце, глядел, как рабочие сгружали разбитые ящики.
— Скорей, бабоньки, — говорил он вяло.
Сторож Деряблов подошел к парню, свернул цигарку, сказал:
— Наше вам. Все шуткуешь, парень? Все котуешь?
— Все котую, — весело согласился парень. — Наше время, Федотыч. Гляди, вон сколько их, и каждая, учти и намотай себе на лохматый хвост, бабонька. Ты, Федотыч, накрути на хвост мою остроумную философию: я парень, а не курица на яйцах, не сижу и цыплят не высиживаю — это раз. А потом что? Потом армию отбарабанил — и водительскую корочку раз в карман! Так? Так. Я никакой не кривой, не рябой, а довольно крепкий и здоровый. Кругом ходют девки… Гляди, вон, вон, вот и дальше, за забором, и в каждом доме, ходют тихо и на меня смотрят. Каждая девка — это не что иное, как девка. Согласен? У всех есть ноги, руки, и разное, и еще кое-что. А психологию знаешь, Федотыч, их, девок? Э, нет-нет, не знаешь. Дожил, Федотыч, до кромешной черты, а таких понятий в головушке не выработал. Некрасиво живешь, Федотыч. Хоть ты и Федот, а все ж не тот. Не учен ты.
— Ну и собака ты, Пашка! — восторгнулся сторож, снял старую военную фуражку, которую носил уж лет пятнадцать, поскреб лысину, поглядел на раскаленное солнце и опять уставился с любопытством на парня.
— Так вот, Федотыч, усеки главное: когда я стою с девкой рядом, она как Хиросима после атомной бомбы — плавится и обнажается до сокровенного.
— Ах ты собака! — повторял сторож время от времени, вытирая мокрую от пота шею.
— Усек, Федотыч? Перпендикулярное мышление лучше горизонтального! Как говорят лучшие асы вождения, крути баранку влево, а то угодишь вправо.
— Ах ты собака! Ах ты собака! — зашелся в смехе старик. — Вот пройдет время, покотуешь, а потом куда денешься? Погляди, баб-то скольки, а все молодые, ядреные. Чего ж лучше-то? Дурак ты дураком, собака такая. Вон Марька, гляди. А Нинка? Соловьева — ладно. А Зеленая?
— Худа, как сухая жердина. Глаза как у ярочки — глупые. Только сине-зеленые.
— Собака тебя съешь, глаза голубые, задумчивые, говорят. Эх ты, собака тебя съешь. Был бы ухоженный да укормленный, как сыр в масле катался.
— Чего зарядил — собака, собака… Слов других нету? А человек мыслит словами, не читал философию? — обиделся Гаршиков и отошел в сторону, а старик стал помогать бабам, все усмехаясь про себя и покачивая головой.