— Опомнилась?
— Чего опомнилась, Федот Никитич?
— А ну, ладно, Катерина Зеленая. Ты, Катя, — сказал старик не шелохнувшись, разомлев от благодатной жары, — собака Пашку поганая загрызи… плюнь на его.
Катя все поняла, замолчала. Она была благодарна старику, что он не стал продолжать разговор, что и он, переживший горе, так хорошо и полно понял Катю. Она почувствовала к нему, доброму, отзывчивому старику, такую признательность и полюбила бы его, как родного отца, пожелай он того. И вечером, сидя на комсомольском собрании, она никого не слушала, в ней словно находился кто-то живой, подталкивающий сделать еще один, более значительный и решительный шаг и объявить Деряблову это чувство ее признательности.
Секретарь комсомольской организации Нина Лыкова что-то говорила о поездке в колхоз на бахчи, называла чьи-то имена, но Катя ничего не понимала.
А через неделю рабочие овощной базы уехали в подшефный колхоз на машине. Все сидели в кузове, кроме Марьки, у которой от ветра разболелась голова. Старик Деряблов, собравшийся стать поваром, молча примостился в углу; воздух упругими струями обтекал торопящуюся машину. Катя подсела к старику и тихонько спросила:
— Федот Никитич, вы не заболели? Вон как трясет.
— Не заболел, Зеленая ты Катя, — не открывая глаз, многозначительно сказал Деряблов. — Нет, не заболел.
— Федот Никитич, а вы разве один живете? — спросила снова Катя.
Старик помолчал, медленно открыл глаза, и Катя увидела, что глаза у него в слезах.
— Один, Катя Зеленая. Не береди душу, Катенька.
— Ой, Федот Никитич, да чего вы? Да я вовсе и не думала вас бередить, честное слово. А я только хотела сказать: а не хотите вы ко мне перебраться? Все ж кто вас обстирает да накормит? Да и у меня на душе будет спокойнее за вас. Честное слово.
— Нет, Катенька ты Зеленая, не пойду. Уж буду коротать век в своем доме, я старик-то кряжистый. В том доме жил сын, моя старуха. Как же я брошу? У тебя уж есть Иван, хватит тебе заботы на него. Я как старуху схоронил, Катя, как потерял сына, так теперь буду, собака ты, моя жизнь, память об них иметь. А что памяти лучше, Катя ты Зеленая, как не свой дом?
Катя ничего не ответила. Она подумала, что у нее точно такие же были мысли, когда собиралась с подругами в город навсегда, и что эти вот мысли удержали ее. Нет, она не могла поступить иначе. Где бы ни был человек, куда бы ни стремился, но разве уйдешь от прежней жизни! У человека нет прежней, нет будущей, есть одна, просто единая жизнь. Год ли прожил, век ли — не в этом дело. Разница небольшая.
Стремительно неслась машина, и степь, уже местами пожелтевшая от сухого летнего солнца, будто вертелась и невидимым полотном навертывалась на Катю, и от быстро вращающейся степи, упругого воздуха и чистого неба у Кати кружилась голова, и она, сама не зная, откуда у нее взялись слова, потому что никогда не пела этой песни, запела: