Катя села на печурку. А за окном шумел дождь, и ей казалось, что это у нее в голове шумит кровь; от шума было хорошо, и она, тоскливо озираясь, будто еще выискивая следы матери, не могла взять в толк, как ей удалось столько времени прожить без отца и матери. Неужели жизнь устроена так жестоко и так неумолимо и нельзя сделать, чтобы вот дочь их, Катя, обернулась — и она, мать родная, на пороге стоит, глядит своими ласковыми глазами? «Доченька, умаялась без меня-то?» Неужели это может происходить только во сне?
Катя заплакала. Слезами горю не поможешь, все это она прекрасно знала, но часто человек бессилен перед самыми простыми своими чувствами, и ему приходится искать утешения в слезах. Катя не заметила, как в комнату вошел Иван Николаевич.
— Плачешь? — Он подошел ближе и опустился рядом с Катей. — Не надо плакать. Нет. Нет. Нет. Что такое слезы? Слезы — это работа железок в глазах. Вот лучше прочитай в Библии про апостола Павла.
— Отстаньте, дядь Ваня, со своим апостолом.
Катя посидела еще с минуту на печурке, затем стала прибирать в комнате. Она с таким остервенением сбрасывала в кучу старый хлам, подняв при этом большую пыль, что старик с изумлением, сняв очки, уставился на нее. А она этим самым словно старалась избавиться от горьких мыслей, от своей, наконец, одинокой жизни. Она раскраснелась от работы, засучила рукава, вынула раму, что ни разу не делала, и сразу густой шум дождя заполнил комнату, повел тоскливую песню о вечной жизни, о том, что пока дождь идет, жизнь не остановится, из года в год будет прекраснее, интереснее…
— Вот так, дядь Ваня, — сказала она, глядя, как старик старается ей помочь, уносит хлам из комнаты в сени. — Хватит, намаялась в тесноте. Надо по-человечески жить. А то, ой, мы, как нищие, в тесноте да в темноте. Вон какая комната-то светлая, пять окон.
— Да, Катерина, тут просторно от света, солнечная сторона, — отвечал Иван Николаевич, усаживаясь отдохнуть на печурку. — Умирать тут — и то легко.
— Ой, дядь Ваня, скажете!
— А что, Катерина? — Иван Николаевич оглянулся на дверь, потянувшись, хрустнуло при этом в его суставах. — Человек не рождается и не умирает. Я читал. Поняла?! Так красивее жить, когда знаешь это. В душе у тебя поселяется загадка, и сам думаешь: «Что ж я такое?» Он переходит, — вот я читал в одной книжке, не в Библии, — из одной формы в другую. По Библии поется по-другому, у нее наша жизнь ни во что не ставится, бичуй себя, истязай, а, мол, заживешь, во как заживешь — по ту сторону, в раю. А тут мучайся. Нельзя ли наоборот — тут живи во! А там, как здесь, помучайся немножко.