— Да как вам не стыдно, ой, дядь Ваня! — не стерпела Катя. — Я с вами делюсь, что у меня есть. Как вы можете говорить мене такое? Совесть поимейте, загрызет потом. Бегаю цельными днями, готовлю, стираю… Вы ли у мене не накормлены, не обстираны? Хлеб мой пополам, все пополам…
— Я тебе, Катерина, эти попреки не прощу, — сказал тихо старик, направляясь к выходу. — Пойду собираться. Нет. Нет. Нет. Еще раз нет. Уезжаю в Москву. Соберусь, возьму свой чемоданчик старенький, сяду на поезд товарный, на ветер и сквозняк, на купейный, конечно, у меня денег не найдется. И не хочу! Где там деньги! — говорил про себя старик, но Катя все слышала. — Какие там деньги! Одену, как и прежде, свое тряпье, возьму посох на дорогу. А заболею — не беда. В кювете лягу… Вот только боюсь я, Катерина, если дождичек будет, очень не люблю лежать, Катерина, на сырой земле, помирать… Очень.
Катя молчала, не зная, что и сказать. То ли шутил старик, то ли вправду грозился уйти… Но так стало жаль старика, что она не выдержала и бросилась к нему.
— Дядь Ваня, простите меня, дуру, — заплакала она, обнимая его, худого, одинокого. — Что ж это я вам такое дурное сказала, сама не помню. Простите меня, я не хотела обидеть.
Старик осторожно отнял ее руки от себя и вышел из сарая. Над землей уже покоились промозглые сумерки, сырая земля чавкала под ногами. Угадывалось, как там, вверху, ходили тучи, как дышало небо холодом и дождями. В дом старик вошел торопливо и, не слушая уговоров Кати, начал собираться. Как это было не однажды, раскрытый чемодан поставил посреди комнаты, надел двое брюк, две рубашки и пиджачок, новые кирзовые сапоги, купленные Катей весною, и начал сносить свои вещи, аккуратно укладывать в чемодан. Катя стояла подле него, жалобно глядела на старика. За столько лет жизни под одной крышей она привыкла к нему, может быть, даже полюбила, но всякий раз, когда Иван Николаевич собирался уходить, у нее больно сжималось сердце: вдруг уйдет на самом деле!
— Куда ж на ночь глядя? — спросила она жалобно, бросилась к плите — картошка чуть подгорела, мясо тоже.
Катя поставила на стол сковородку, принесла из стоящей в сенях кадочки соленых огурцов, резко, укропно запахших. Дядя Ваня, проголодавшийся к вечеру, остановился посреди комнаты, у него слюнки потекли, сокрушенно махнул руками, подошел к окну. Катя налила стакан водки, упросила сесть за стол, подвинула огурцы, которые он очень любил. Старик глядел прямо перед собой, выставив вперед острую бороду и не смотря на Катю, бочком присел к столу, так же отстраненно взял стакан задрожавшей рукою, — видать, ему тоже нелегко дался розыгрыш, — ойкнул и с сожалением выпил.