Стране, выгребшей колымское золото, профукавшей его, все без остатка, на поразительно бездарные химеры… и, в результате, в одночасье развалившейся трухлявой поганкой?..
Вот это все лучше других знала Бабушка. И это же было подробно изложено в письмах геологов ДАЛЬСТРОЯ. Тех, кто с 1933–го ходил рядом с «дальстроевской смертью», был с ней на «ты» и ни хрена не боялся, полагая, что уже на месте, только снежком присыпать. Очень подробно писали юристы, поднятые Бабушкой на спасение Розенфельда. И не какие–нибудь сверххрабрые сексоты Брауде и Коммодовы, а обыкновенные, из пронумерованных московских коллегий адвокатов, но знавшие не из чужих рук, кто такая была Бабушка — Анна—Роза Гааз. И, совершенно не защищенные, — не столетняя старуха же их защищала! — они своего добились, и Юрия Яановича из «Серпантинки» выпустили на волю — на… Колыму…
Потом, через 50 лет, старший помощник прокурора области по надзору за следствием в органах безопасности Виттор Ильяшенко в своем отчете напишет мне, продолжая покаяние:
«…По другому делу история такая. В ноябре 1938 года против Розенфельда Ю. Я. УНКВД по ДАЛЬСТРОЮ было заведено дело по подозрению его в передаче шпионских сведений экономического характера немецким и японским разведкам.
Однако эта фабрикация не удалась, и дело 3 марта 1939 года было прекращено. Обвинения по этому делу не предъявлялось.
Никакой реабилитации по этому делу не требуется, т. к. к ответственности он не привлекался». (Лишь перегнали его в ледник следственной «Серпантинки»!)
Вот так. Все просто: вмешалась прокуратура, навела порядок. И ни слова о том, как в январе 1939 моя Бабушка, которой стукнуло как раз 102 года (!), пусть в сопровождении своих юристов выползла из брюха самолетика на 45–градусный мороз магаданского аэродрома. И, не отдышавшись в гостинице, явилась пред очи грозного прокурора Рассадина…
Подробности мне неизвестны, кроме того, что родича она спасла. Изо всей Бабушкиной колымской эпопеи, — уверен, совершенно уникальной по составу действующих лиц и результатам в урожайную зиму 1938 – 1939 годов, — меня поразило и приподняло одно: если моя прабабка-Бабушка в столетие свое проделывала такое, что же она творила в свои молодые годы?!
Но был январь 1939–го. И было Бабушке много лет. Очень много. Еще была Колыма. Конечно, так же, как это случилось в Чибью, в УХТАПЕЧОРЛАГе, удивительные бабушкины годы, само ее путешествие–подвиг из Европы на Дальний Восток, а потом с Дальнего Востока — аж на самоё Колыму, да еще в лютую январскую стужу, — это все открыло перед ней двери высоких магаданских кабинетов. И очень помогло в спасении Розенфельда. Человека, при всех билибинско–чекистских провокациях против него, почитаемого колымским геологическим истеблишментом. Эта публика спрашивала неназойливо: «Не вы ли, Бабушка, были некогда хозяйкой этого края?». — «Я. Но что с того, если мне, в кои–то века добравшейся до своей земли, не позволяют встретиться с внучкой и ее мужем?! Никем не судимыми, загнанными сюда Бог знает когда какими–то прохвостами. Мне не двадцать лет. Еще раз я сюда не прилечу, поймите!»