— Стимуляторами, — подсказал Сергей Александрович (полагавший мой интерес закономерным из–за импонирующих ему лекций его сотрудницы Ганнушкиной, возбуждавших в учениках подшефной ему школы пристальный интерес к его профессии).
— Наверно, — смутясь, поддакнул я. Очень уж близок оказался разговор к мучительной теме…
— Что же, — это очень важная вещь, — продолжал Жданов. — Ею серьезно занимаются. Например, во Втором Мединституте.
— Штерн? — вырвалось у меня.
— Штерн, — подтвердил Жданов. — Вы ее знаете?
— Не–ет, что вы… Академик же… Просто, это… очень интересно и важно! Об этом много говорят… Посмотреть бы на нее.
— Ну, это несложно. Она бывает у нас — читает спецкурс.
Консультирует. Ведет семинары. Участвует в Ученом совете…
…Как–то этот разговор сам собой замялся — то ли он его закрыл, то ли я догадался, что далеко зашел и могу его насторожить.
Только весной 1940 года я вернулся к нему. Но заговорил уже не со Ждановым, а с Бертой Соломоновной Ганнушкиной.
Как и с Григорием Вениаминовичем, мы с ней стали очень дружны. Ее смелость в войне с Сундуковым — опаснейшим и коварным подонком, ее опека Юры Яунзема, всеми мерзавцами преследуемого, ее материнское тепло ко мне дружбу нашу сцементировало.
Пожалуй, она знала о моей семье не меньше того, что могло быть известно Григорию Вениаминовичу. Ему — из–за родства, и более всего — по линии папы. Ей — из–за ее знакомства с мамой, учебы у нее, чувства величайшего уважения, которое Берта Соломоновна сохраняла постоянно. Мне еще не раз придется сталкиваться с людьми, знавшими маму. Все они были покорены ее личностью и до конца оставались хоть в чем–то верными ее последователями. Специально я Берте Соломоновне не раскрывался. Не хотел навязывать ей лишних переживаний еще и из–за сложностей собственной моей — и только моей — судьбы.
Ганнушкина была она из той породы женщин, что без раздумий принимают к сердцу боль всякого бесприютного существа. (А уж бесприютным–то я себя в это время полагать не мог.) Тем более, в ее вечной бесприютности физически искалеченного человека — женщины. Сильный, гордый, мужественный человек, Берта Соломоновна чувства жалости ни в ком вызвать не могла. Но чувство высокой любви к себе вызывала у всех, кто хоть чуть–чуть проникал за завесу ее деформированного лицамаски. Знаю точно: не мне одному приходила в голову навязчивая идея — как–то вскорости повзрослев и став мужчиной, предложить однажды всем своим друзьям организовать нечто вроде рыцарского клуба защиты Берты Соломоновны от всяких подонков. Этого чувства у всех нас, тогдашних, не отнять. Оно сродни романтическим порывам открытия невестных земель, спасения тех же «челюскинцев», добровольному уходу на фронт. Так получалось, что самые дикие, казалось бы, порывы сердца всегда осуществлялись (даже «до наоборот», хочется добавить). Кто знает, что я наделал бы еще, если бы не наделал всего, что наделал?!